Вариант Юг

Такие вот резоны выдвигали переметнувшиеся к большевикам казаки. Как все просто, выгнать с Дона Корнилова и добровольцев, скинуть Каледина с его правительством, собрать свой Войсковой Круг, да и жить счастливо, землю пахать и хлебушек растить. Наивный народ, и тогда, после прочтения этой прокламации, меня занимало несколько вопросов. Что с этими казаками будет, если большевики все же победят? Как скоро они поймут, что их обманули? Что они будут делать? Подчинятся комиссарам, которые придут у них землю и нажитое добро отбирать или, как мы, попробуют сопротивляться? Пока на это ответа нет, но думаю, что время, все само по своим местам расставит.

Станицу Калитвенскую мы с Чернецовым покинули только ранним утром 8-го февраля. Необходимо было подготовиться к дороге, добыть коней и хоть какой-то документ справить. Лошади, которых нам выделил Ефим, шли бодро, и уже 11-го числа, останавливаясь на постой в малолюдных хуторах и, обходя стороной идущие между добровольцами и Красной Гвардией бои, мы были в пяти верстах от Персиановки. Здесь столкнулись с конным разъездом красной конницы, но в бой вступать не стали. Все же две наши винтовки и пистолеты, против семи врагов, которые могут вызвать подмогу, не играли. Поэтому мы отвернули в сторону, и в Новочеркасск добрались только сегодня утром...

На выезде из города, нам навстречу торопливо скакала группа справных казаков, и Чернецов окликнул одного из них:

- Сиволобов, постой!

Передовой всадник на мощном вороном жеребце, плотный и широкоплечий бородач, остановился. Затем он повернулся к нам, вгляделся в лицо полковника и, недоуменно, даже, как-то растерянно, выдохнул:

- Чернецов...

- Что, не узнал? - усмехнулся Чернецов.

- Да, мудрено тебя узнать. Бородатый, худой, лицо серое и кособочишься.

- Ранение...

- А говорили, что ты в плен попал и погиб. А потом про то, что ты жив, и снова про смерть. В общем, не обессудь, господин полковник, но мы тебя уже похоронили.

- Значит, долго жить буду.

- Дай-то тебе Бог. Нам тебя сильно не хватало. А после смерти Алексея Максимовича здесь совсем плохо. Добровольцы уходят, и сейчас их арьергард через Аксайскую переправу на левый берег идет. Многие из наших казаков за ними следуют. А атаман Назаров ничего сделать не может. Не хватает ему силы, чтобы правительство и войска в кулаке удержать. Никто на себя ответственность брать не желает, и наши бравые офицеры бегут на Кубань, надеются, что там их пригреют и помощь окажут. Сейчас, видишь, - Сиволобов кивнул на свое сопровождение, - к голубовцам на переговоры еду. Уж лучше пусть они в город войдут, чем красногвардейцы. А то многие уйти не успели и раненых по госпиталям сотни.

- Вот оно, значит, как, - нахмурился полковник и спросил: - А мой отряд где?

- С добровольцами ушел. Но несколько человек еще в юнкерском училище, помогают артиллеристам орудия увозить.

- Где сейчас Назаров и правительство?

- Министры почти все разбежались, а Назаров с председателем Волошиновым, где ему и положено, в штабе походного атамана, Войсковой Круг собирает.

- Что же, все ясно. Ты можешь одного из казаков послать к Назарову и сообщить, что я готов принять руководство обороной города на себя? Находиться буду через дорогу, в здании юнкерского училища.

- Да, я сам с такой новостью поспешу, - Сиволобов такому известию искренне обрадовался, и на его лице появилась широкая улыбка.

- Нет, ты поезжай к Голубову и время потяни. Обещай ему, что хочешь, сули любые блага и посты, но отыграй хотя бы несколько часов. Понимаешь, зачем это?

- Понятно, постараюсь потянуть время. Разрешите исполнять, господин полковник? - Сиволобов молодцевато вытянулся в седле.

- Исполняйте, есаул, - четко козырнул ему полковник.

К штабу походного атамана с известием о возвращении Чернецова направился казак. А мы следом, к училищу, где ранее квартировали партизаны, и где сейчас хотел устроить сборный пункт и штаб обороной города полковник.

Вскоре, проехав по опустевшим и притихшим улицам города, мы оказались на широком дворе Новочеркасского училища, и застали здесь полную неразбериху и разброд. Плакали какие-то пожилые женщины, видимо, матери, провожающие своих сыновей в поход, который позже назовут Ледяным. Кто-то тянул котомки. Ржали лошади. Несколько человек ругались у разбитого полевого орудия. И кто всем этим бедламом руководил, не понятно.

Чернецов оглядывает это действо, приподнимается на стременах и громко, как если бы принимал парад, а не находился при бегстве войск, командует:

- Смирно!

На миг, все замирает и сотня людей, находящихся во дворе, смотрит на нас как на сумасшедших. Наконец, появляется пожилой и прихрамывающий на левую ногу прапорщик, от общей массы он делает два шага вперед и спрашивает:

- Кто такие?

- Я полковник Чернецов.

- Брешешь, - говорит прапорщик, поворачивается к нам спиной, и устало машет рукой: - Больной человек, видать, рассудком повредился.