Вариант «И»

А когда я спохватился, когда сообразил наконец, что пищал у меня в кейсе, без которого я и шагу не делаю, тот самый индикатор, что презентовал мне вчера все тот же Липсис. Иными словами, из ворот вышел и гордо удалился не кто иной, как человек, проверявший на мне свои снайперские способности. И благополучно улизнувший при полном моем бездействии.

И как это меня угораздило забыть об этой штуке? Не потому ли, что я уж слишком настроился против Изи?

Раздумывая об этом, я даже не сразу понял, что ноги сами собой уже несут меня, но не к машине, что было бы самым разумным, а к кладбищенским воротам. Ноги, вероятно, повиновались инстинкту, уверявшему, что сейчас там мне бояться больше нечего.

Попрощаться я опоздал; могильщики усердно работали лопатами, засыпая могилу, хотя их вроде бы никто не ждал: кладбище давно уже считалось закрытым, и хоронили тут лишь по особому разрешению. Наталья стояла, низко опустив голову, осторожно промокая глаза платочком, совсем рядом – на том же месте, наверное, откуда бросала на гроб первую горсть земли. Почти рядом с ней были все те же Батистов и Северин, насупленные соответственно моменту; но непохоже было, что молодая женщина собирается рыдать на груди любого из них. Я только собрался решить, что же мне делать: подойти к провожавшим или исчезнуть так же скромно, как и пришел. Но мне помешали.

Беспрепятственно передвигаться по этому старому кладбищу можно только по аллеям и дорожкам; все остальное пространство поделено на тесные квадратики, разграниченные чугунными оградами; продраться между участками можно далеко не везде, да и то с большим риском – и не без звука рвущейся одежды: чаще – вашей собственной. Подобный звук вывел меня из некоторой задумчивости. Я взглянул; человек приближался ко мне – один из тех, что приехали на автобусе. В руках его не было видно оружия, но он, похоже, был из тех, кого это не смущает: из хорошо наученных действовать руками и ногами. Вероятно, он хотел показать свое искусство мне, но я решил не давать ему такой возможности.

Не скрываясь более, я вышел на дорожку и двинулся к могиле, над которой вырастал уже холмик. Три веночка стояли пока еще в стороне, прислоненные к соседней решетке; самый большой принадлежал скорее всего друзьям, из маленьких один был наверняка от дочери, а что третий – лично от меня, я знал совершенно точно. Я подошел. Тот парень следовал за мной на дистанции в три шага, готовый остановить мое продвижение, едва только последует сигнал. Но пока команды еще не было. Все – кроме не поднимавшей глаз Натальи – смотрели на меня настороженно, однако без страха. Да и чего им было бояться? Чтобы совершенно успокоить их, я в пяти шагах от могилы провел пятерней по лицу, сдирая маску, подставляя весеннему воздуху все свои морщины, хотя они меня и не красили. При этом я постарался улыбнуться как можно более приятно.

Странно, но никто из них не удивился моему преображению – или не показал удивления; народ был, впрочем, ко всему привычный. Я отдал общий поклон, подошел к Наталье (она только сейчас подняла на меня глаза и тоже, кажется, не удивилась), взял ее руку и поцеловал. Я не хотел говорить ничего, да и не нужно было. Она сжала мои пальцы – крепко, но только на мгновение. И тут же – неожиданно, я полагаю, для всех куда более, чем для меня – уткнулась лицом мне в грудь. Я провел рукой по ее волосам, едва прикасаясь к ним, и обнял за плечи. «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть», – сказал поэт.

Так мы постояли несколько секунд – у всех на глазах. Те молчали, только Батистов шумно сопел: если он и хотел бы серьезно поговорить со мной, то теперь и здесь это не могло получиться. Наталья подняла голову, глаза у нее снова повлажнели. Продолжая обнимать ее за плечи, я дружелюбно улыбнулся – на этот раз персонально Батистову:

– Как поживает Herr Oberst?

Ему не оставалось ничего другого, как ответить в том же духе:

– Привет, привет, спецкор. Хорошо, что пришел: к тебе есть вопросы.

Это меня не смутило: я и так знал, что есть. И ответил:

– У меня тоже.

– Вот и прекрасно. Приезжай все-таки ко мне, и поговорим.

От предложенной чести я отказался:

– Жаль, но не получится. Я ведь говорил уже. В ближайшие дни, во всяком случае, никак. Вот разве что после дня «Р»…

То есть после референдума. Но тогда я ему буду на фиг нужен. И он со мной не согласился:

– Я тебя по-доброму приглашаю. Но могу по-всякому.

– Можешь, как же, – согласился я. – Но знаешь, кому это не понравится? Очень не понравится?

– А мне на…

– Акимову, – закончил я.