Вариант "Ангола"

Радченко квартировал в одном бараке со своими подчиненными — восьмерыми бойцами. Я мельком видел уже всех или почти всех. Как один рослые, загорелые, немногословные. Вместе они никогда не собирались, потому как один или двое постоянно несли дозор на вышках, двое выходили в секрет далеко за пределы долины, в сторону ближайшего поселения под названием Чиквите. Свободные от нарядов бойцы предпочитали спать.

Сам Радченко после обеда сидел в своей каморке, заполняя какие-то бланки желтой бумаги. На мой стук он только буркнул что-то неразборчивое. Когда я зашел, старшина некоторое время смотрел снизу вверх, потом все же встал и степенно одернул добела выгоревшую гимнастерку.

— Да вы сидите, — махнул рукой я.

— Спасибочки, — ухмыльнулся старшина. Не говоря лишних слов, он вернулся к своим бумагам. Писал он медленно, тщательно выводя буквы — судя по всему, с грамотой был не в особых ладах. Я мельком оглядел комнату. Ничего особенного: деревянная кровать с тонким матрасом, под ней сундук, рядом стол и стул, в углу шкаф. Над кроватью, в головах, висела какая-то картинка. Присмотревшись, я с удивлением узнал в ней небольшой образ — женщина с младенцем.

— Это что ж вы… верующий? — спросил я неодобрительно. Радченко не взглянул на меня. Дописав слово, он сказал бумажке:

— А что, ежели у человека образ висит, это плохо?

— У нас социалистическая страна! Это с мракобесием несовместимо.

— Ты погодь ругаться, капитан. Я ведь до твоих лет с Богородицей жил, как с родной матерью. Встал — с молитвой, за работу с молитвой, за еду тож. Это потом уж понятно стало, что попы нам головы дурили, спасибо советской власти. Только вера — она штука крепкая. Ежели верил по-настоящему, ее из головы выкинуть трудно. Так и я… Богу свечей не жгу, молитв больше не читаю, но с Богородицей, случается, советуюсь. Пока не подводила.

— Ну-ну, — я топтался на месте. Не так разговор пошел, как я планировал, ох не так! Вроде как надо возмущаться старшиной и примером, который он подчиненным подает — а с другой стороны не хочется с ругани начинать.

— Будем считать, что это не мое дело, — наконец стыдливо вымолвил я. — Надеюсь, вы тут пропаганды не ведете?

— Не веду, — эхом откликнулся Радченко. — Скажите лучше, слово "подлодка" как пишется? Через "а" или через "о"?

— "О", — машинально откликнулся я. — Вы что, отчет пишете?

— А то. Порядок соблюдаем. Приедет комиссия — а у нас все прописано, все учтено, не подкопаешься.

— Какая комиссия? — удивился я. — Как она сюда доберется?

— Известно как — пароходом.

— Да вы что, старшина! Комиссия… Тут бы эвакуировали, а не комиссию присылали.

— Видно плохо вы, товарищ капитан, знакомы с бумажным делом, — вздохнул старшина. — Чего-чего, а комиссию у нас запросто могут к черту на кулички послать. Так что лучше написать. Коли не приедет, бумагам чего — как лежали, так и лежат, сиську не просят.

— Ладно, предположим, — поспешил согласиться я. — Бумаги в каком-то смысле даже полезны. Они дисциплинируют, они показывают, что тут не шарашкина контора, а воинская часть. Но я к вам, Радченко, пришел вот по какому вопросу. Первым делом, мне надо с личным составом познакомиться.

Старшина оторвался от бумажки и хитро поглядел на меня вприщур.

— Никак командовать собираетесь?

— Вы против?

— Не, я не против. Хоть сейчас принимайтесь, вот только бумазейку допишу.

От такого легкого согласия я потерял нить беседы. Предполагалось, что старшина полезет в бочку, пытаясь показать мне, что он просто так бразды военного управления не отдаст.

— На самом деле, все немного не так, — пробубнил я. Черт возьми, вот положение! Хорошо еще, что мы тут с ним одни. — Вы ведь умный человек, Радченко. Вы понимаете, что я здесь новичок и командир из меня будет никакой. Местность неизвестная, положение неясное. Я вовсе не хотел вас как-то принизить или отстранить от командования! Просто субординация предполагает, что старший по званию… как бы это сказать…

— Субронация — дело конечно сурьезное, — кивнул старшина. Он любовно оглядел исписанный крупными буквами листок бумаги и спрятал его в большую картонную коробку, стоявшую под столом. Встав со стула, Радченко указал на него своей широкой ладонью. — Вы садитесь, в ногах правды нет. Чаю хотите?

— Хочу, — обрадовано кивнул я. Если предлагает чай — значит, дружить хочет. Ура, победа!

Старшина принес чай и уселся на кровать, потому что больше сесть в его комнатушке было некуда. Прихлебывая кипяток, мы с ним как следует поговорили. Быстро придя к общему мнению, мы решили, что текущей деятельностью будет по прежнему руководить Степан Семенович. Единственное отличие — построение личного состава утром, на котором я буду принимать отчет о прошедших сутках. Дань военной дисциплине, так сказать. Ну и если возникнут какие-то необычные вопросы, решать их будем мы со старшиной вместе.