«Варяг» не сдается

Крейсер огрызался как мог, всаживая в японцев снаряды один за другим. От прямого попадания возник пожар на «Чиоде», которая в пылу сражения подошла ближе всего к русскому крейсеру, норовя расстрелять его с дистанции в тридцать шесть кабельтовых.

– Цель? – орал наводчик, припадая к дальномеру.

– Тридцать шесть кабельтовых.

– Прицел тридцать шесть! Целик семьдесят. Пли!

152-миллиметровый снаряд вылетел из ствола и с леденящим душу воем пошел в сторону «Чиоды». Серый горизонт расцвел яркой вспышкой, отчего на перепачканных сажей и кровью лицах матросов появились улыбки и тут же посыпались шуточки в адрес японцев. Еще одно попадание в цель. Еще один привет от дяди Вани. Над японским крейсером взметнулся столб густого черного дыма. «Чиода» тут же потерял ход и сменил курс, выходя из боя.

– Есть фартовый.

– Прямо в туза.

– Добей его, Зарубаев! – крикнул Руднев и тут же переключился на крен, который дал крейсер, получив снаряд в борт в носовой части: минута – и вода хлынула в помещение носового торпедного аппарата, давая пока еще незначительный дифферент на нос. – Водяных в трюм. Насосы на полную.

И следом еще один снаряд, который прицельно с минимальной дистанции, словно в тире, выпустили с «Ниитаки», расковыряв в обшивке крейсера еще одну подводную пробоину.

– Черт! Что там у Беляева?

– Пристреливаются. – Степанов опустил бинокль.

– Долго. Передай: пусть топит японца.

– Есть!

Огонь «Такачихо» по «Корейцу» был неэффективен, так же как и стрельба самого «Корейца». Никому из них не удалось накрыть цель. Первые же выстрелы показали, что снаряды, выпущенные с устаревших орудий, дают большой недолет. В связи с этим Беляев вынужден был дать команду на прекращение огня, чтобы впустую не расходовать боезапас. Стрельбу прекратили, и команда канонерки превратилась в безучастных наблюдателей, не имеющих возможности изменить ход бойни и помочь крейсеру.

У всех, кто был на палубе, от грохота орудий заложило уши, а от едкого дыма слезились глаза. Несмотря на минусовую температуру, матросы бегали по палубе в расстегнутых бушлатах и ватниках и даже в тельняшках. Всем было жарко и хотелось пить. То и дело слышались команды подать патронную беседку к орудию. Скрипели рельсы, и металлические сетки, в которых стояли снаряды, покачиваясь, ползли к элеватору и дальше по направляющим до самого орудия.

Столбы ледяной воды от рвущихся вдоль бортов снарядов то и дело заливали палубу, окатывая команду с ног до головы ледяным душем.

Еще свист снаряда – и скорострельное орудие малого калибра, сорванное со станины, перелетело через борт. Взрыв вызвал пожар, а ударная волна снесла прислугу орудия. Вспыхнули канатные ящики, набитые промасленной ветошью и пенькой, и опять пришлось тащить шланги и тушить гудящее пламя.

Еще один снаряд прошел навылет через офицерские каюты и зажег муку в провизионном блоке над броневой палубой. По всему кораблю раскачивались сбитые коечные сетки. Из-за них крейсер был похож на «Летучего голландца», идущего на прорыв: никого нет, все кругом горит, орудия стреляют – и еще при этом скрипят и качаются койки.

– Заряжай! – хрипел Зарубаев, неудержимо кашляя от дыма, застилающего крейсер. Щелчки орудийных замков и пронзительный визг поворотной станины – это была сегодня его самая любимая песня. – Первое орудие беглым. Пли! – грохот выстрела и откат. Это была еще одна мелодия, которая приводила его в восторг. – Какая песня! – приговаривал он, наводя орудие на «Такачихо», который, поставив дымовую завесу, выходил из боя.

Щелчок замка, визг поворотной станины, грохот выстрела и откат.

– Какая песня! Заряжай первое. Второе – пли!

В ответ пришла «шимоза». Визг осколков, прошедших над головами, натянул до предела уставшие нервы и заставил всю прислугу не раздумывая грохнуться на палубу.

Японцы стреляли фугасными, вне всех традиций и правил ведения войны. Русские же продолжали бить по япошкам бронебойными – и не потому, что были упрямы и твердолобы: у них просто не было в погребах таких снарядов. Вся разница в том, что один фугасный мог нагадить больше, чем все бронебойные вместе взятые. Что и происходило. На верхней палубе не было живого места, куда бы не попал осколок, и не было ни миллиметра поверхности, не залитой русской кровью.

Уничтожить даже легкий корабль при помощи «шимозы» почти невозможно. Зато она давала ядовитый дым, высокие температуры, способные плавить легкие металлы, и большое количество осколков при разрыве.

* * *

Пол в лазарете был залит кровью. Она была везде: на стенах, на потолке, на шкафах, на лицах людей. С отеками легких – вследствие отравления дымом, с выжженными от пожаров глазами, изуродованные, окровавленные, без рук и ног, со вспоротыми животами и расколотыми черепами, ожогами и переломами, матросы лежали и сидели возле стен. У половины из них не было никакой надежды, и, получив дозу морфия, им оставалось только лежать и стонать, ожидая, когда за ними придет «дама в капюшоне» и избавит их от мучений.