Вампиры пустыни

Подергиваясь, он вновь наполнил стакан из графина и принялся буквально вливать в себя мутную жидкость, пока мне не показалось, что он вот-вот задохнется. Когда Хаггопян наконец поставил на стол пустой стакан, я заметил, что он немного успокоился и овладел собой.

— Во второй раз, — продолжал он, — все решили, что я упал в резервуар во сне; предположение не такое уж дикое, так как в детстве у меня бывали сомнамбулические припадки. Сперва я даже сам в это поверил, ибо тогда в слепоте своей не осознавал власть существа надо мной. Говорят, миксины тоже слепы, мистер Белтон. Это безусловно справедливо в отношении наиболее известных видов — но моя миксина не была слепа! Примитивна она или нет, но мне кажется, что после третьего или четвертого раза она стала узнавать меня! Я держал ее в аквариуме, где вы видели рыб-молотов, и запретил кому-либо входить в эту комнату. Я посещал ее по ночам, когда на меня находило… настроение. И она была там, ждала меня, ощупывая стекло своей уродливой пастью и в предвкушении выпучив странные глаза. Как только я начинал спускаться, она подплывала к лестнице и нетерпеливо описывала в воде круги. Я брал с собой маску и трубку, чтобы иметь возможность дышать, пока оно… пока она…

Хаггопян весь дрожал и судорожно вытирал лицо шелковым платком. Я был рад отвести глаза от его странно блестящих черт; допив стакан, я вылил в него остатки пива из бутылки. Бутылка за это время нагрелась, пиво почти выдохлось — но, как бы то ни было, жажду я успел утолить, в отличие от Хаггопяна. Я пил только для того, чтобы избавиться от ощущения вязкой сухости во рту.

— Хуже всего было то, — продолжал через некоторое время Хаггопян, — что все происходившее со мной было добровольным. То же случалось с акулами и другими рыбами-носителями. Я наслаждался каждым чудовищным слиянием, как алкоголик наслаждается эйфорией виски, как наркоман восторгается своими видениями, и последствия моего пристрастия были не менее разрушительными! Я избавился от горячки, которую испытывал после первых двух «сеансов» с существом, однако чувствовал, что мои силы медленно, но верно сходили на нет. Мои помощники, естественно, понимали, что я был болен, — только глупец не заметил бы, как ухудшилось мое здоровье и как стремительно, прямо на глазах, я старел. Но больше всего страдала моя жена.

Я не мог к ней приблизиться, понимаете? Если бы мы жили нормальной жизнью, она увидела бы отметины на моем теле. Потребовалось бы объяснение, которое я не хотел — да и не мог — давать! О, в своем пагубном пристрастии я стал очень хитер. Никто не догадывался, что за странная болезнь медленно убивала меня, вытягивая кровь и жизнь.

В 1958 году, проведя таким образом чуть больше года, я осознал, что стою на пороге смерти и позволил уговорить себя снова отправиться в путешествие. Жена продолжала питать ко мне глубокую любовь и считала, что долгое плавание пойдет мне на пользу. Думаю, к тому времени Костас начал подозревать правду; однажды я даже нашел его в запретной комнате, где он с любопытством разглядывал миксину. Подозрения Костаса только возросли, когда я сказал, что существо отправится с нами. Он с самого начала был против, но я заявил, что еще не завершил свои исследования и собираюсь по окончании их выпустить миксину в море. Ничего подобного я делать не собирался. Говоря по правде, я не верил, что переживу путешествие. Вместо шестнадцати стоунов веса во мне оставалось теперь девять!

В ту ночь, когда жена застала меня с миксиной, мы стояли на якоре у Большого Барьерного рифа. Все остальные спали — вечером на борту праздновали чей-то день рождения. Я настаивал, чтобы все пили и веселились и был уверен, что мне никто не помешает; но жена пила очень мало, а я этого не заметил. Мне стало ясно, что произошло, когда я увидел, что она стоит около резервуара и смотрит на меня и на… существо! Мне навсегда запомнилось ее лицо, написанный на нем ужас и жуткое понимание, и ее крик, расколовший ночь!

К тому времени, как я выбрался из резервуара, ее уже не было. Она упала или бросилась за борт. Крик жены разбудил команду. Костас первым выскочил на палубу. Я даже не успел одеться. Взяв лодку и трех матросов, я отправился в надувной лодке на поиски жены. Когда мы вернулись, Костас прикончил миксину. Он схватил багор и забил ее до смерти. Ее голова превратилась в кровавую кашу, но и мертвая, миксина продолжала шевелить своей пастью-присоской, впиваясь в ничто!

После этого я целый месяц не подпускал к себе Костаса. Не думаю, что и ему хотелось находиться рядом со мной — вероятно, он понимал, что я горевал не только по жене!