Валентин Серов

Из Рима Серовы на несколько дней заехали во Флоренцию, а оттуда отправились в Париж. В Париже Ольга Федоровна пробыла недолго. Забравши из Берка совершенно излечившегося Антошу, она уехала с ним в Москву. Там за главу семьи оставалась старшая дочь, а ей всего двадцать лет, и у нее на попечении трое мальчишек, а главное, маленькая Наташечка.

«Ну как ты справляешься со своим хозяйством? — пишет ей Серов. — Бедненькая, бросили мы все на твои маленькие плечи. Что здоровье твое и желудок?.. Как мальчики (парни) поживают между собой — тихо ли? благопристойно ли?.. Что Наташечка, милая, сердитенькая? Мамаша не пропускает ни одно дитя, а кроме того, заглядывается на священников всех ряс и возрастов — всегда ахает и останавливается — сильное производит на нее впечатление — готова всех их купить, что ли, не знаю». Сыну: «Саша, увлекайся атлетикой, но, повторяю, в меру, а то сделаешься Уточкиным 2-м или Бутылкиным 1-м».

29 мая Серов писал Бенуа, все еще остававшемуся в Риме: «Жену и сына отправляю сегодня в Россию и превращаюсь в артиста чистой воды, так сказать».

И он действительно превратился если не в артиста, то в декоратора. Ему предстояло писать занавес к «Шехеразаде». Этот балет шел уже около двух лет, и занавес к нему был задуман давно. Но Серов не мог писать, не подготовившись очень серьезно. Он изучал персидское искусство где только мог: в Лувре, в Эрмитаже, в итальянских музеях, делал множество эскизов. В те часы, когда он работал над ними в своей московской квартире, он просил дочь играть ему «Шехеразаду» Римского-Корсакова.

Работа над эскизом была окончена в январе 1911 года, и Серов представил эскиз «комитету»: Дягилеву, Бенуа, Баксту, Нувелю, Аргутинскому. «Никто не ожидал увидеть то, что сделал, — писал он тогда жене. — Вещь не эффектная… но довольно сильно и благородно — и в ряду других ярких декораций и занавесей она будет действовать приятно — скорее похоже на фреску персидскую».

Здесь еще раз приходится столкнуться с понятием «стилизация». Теперь Серов стилизует персидские миниатюры, вживается в мир их образов, как некогда, готовясь к «Юдифи», стилизовал Ассирию.

Обычно стилизаторам предъявляют обвинение, заключающееся в том, что они исходят не из живой жизни, не из образов реальных людей, а из образов, созданных художниками прежних эпох, занимаются перепевами. Но ведь живые люди были совершенно одинаковыми в Ассирии, в Греции и в Персии и отличались лишь одеждой и прической. О животных и говорить не приходится. Однако персидский художник изображает не только человека, но и лошадь, быка совсем не так, как греческий, каждый из них подчеркивает какие-то особые свойства так, что, взглянув на изображение, мы сразу определим, кто его создал и где это происходит. И Серов был прав, решив написать не натуралистически верную сцену из «Тысячи и одной ночи», а нечто стилизованное под искусство того времени.

Дягилев должен был доставить Серову в Париж весь необходимый материал для работы над огромным полотном, деньги для того, чтобы нанять копиистов, которые должны были увеличить эскиз; Серову предстояло лишь «довести» копию. Но Дягилев, никогда не отличавшийся особой щепетильностью, теперь и совсем разошелся. Балет, конечно, стоил очень дорого, но и сам Сергей Павлович сорил деньгами, так что иногда денежные затруднения становились просто катастрофичны. А он и не думал унывать.

«Здесь начинает собираться l’états major du générallissime Diaghilew, — писал Бенуа Серову из Парижа. — Самого его я застаю вчера в донельзя потемкинском виде (и вот как ты должен его написать!) — в шелковом золотистом халате нараспашку и в кальсонах с горизонтальными полосками. Было уже около часу дня, но его светлость лишь изволили вылезать из кровати. Тут же черненький и немножко желтенький Валечка, с потрясающим мастерством завязывающий галстук».

Когда денежные дела становились особенно плохи, устроители «сезонов» думали, кто бы мог стать на сей раз меценатом. Вспоминали, кого из богачей писал недавно Серов, и обращались к нему с просьбой — посодействовать, как в былые годы.

В 1909 году Серов писал портрет Нобеля. В феврале 1910 года Бенуа сообщал Серову: «Приближается весна и вместе с ней сбор за границу странствующей труппы Дягилева. Что касается материала и исполнителей, то все обстоит великолепно, но увы, того же нельзя сказать про финансы. Строго между нами: последние плохи, и даже цель моего письма находится в зависимости от этого обстоятельства. Думаем снова обратиться к щедрому Нобелю и на сей раз. Ввиду твоего отсутствия хотим подать челобитную от имени художников, участвующих в деле или питающих к нему расположение. Разумеется, без тебя это нельзя сделать и, наоборот, в твоем участии вся соль. Не позволишь ли ты поставить твое имя рядом с нашими? Если бы ты согласился на это участие, то будь мил и пришли мне ответ телеграммой, составя ее в таких выражениях, чтобы можно было ее присоединить к письму Нобелю; ну, что ли, в таком роде: „Присоединяюсь к вашей просьбе, обращенной к Нобелю“ или как хочешь».