Валентин Гиллуа

— Берегитесь, сеньор, — вскричал Тигреро трепещущим голосом. — Берегитесь! Я не знаю почему, но я невольно почувствовал надежду и предупреждаю вас, что если эта последняя мечта, которую вы стараетесь вложить в мою душу, обманет меня на этот раз, вы убьете меня так же верно, как кинжалом.

Капатац улыбнулся с невыразимой кротостью.

— Надейтесь, друг мой, говорю я вам, — продолжал он. — Я именно хочу, чтобы вы надеялись.

— Говорите, сеньор, — отвечал Тигреро. — Я вас слушаю с доверием, клянусь вам, я не считаю вас способным играть таким горем, как мое.

— Хорошо; вот именно каким я хотел вас видеть. Теперь выслушайте меня: я вам сказал, не правда ли, что по приезде в Мехико донну Аниту отвез в монастырь бенардинок дон Себастьян?

— Да, я помню, кажется, вы это сказали.

— Очень хорошо; донна Анита была принята с распростертыми объятиями добрыми монахинями, воспитавшими ее; молодая девушка, очутившись среди подруг своего детства, окруженная внимательным и разумным попечением, расхаживая свободно под огромными деревьями, укрывавшими ее первые годы, почувствовала, что в душу ее возвратилось спокойствие; горе ее мало-помалу сменилось кроткой меланхолией, мысли ее, расстроенные страшной катастрофой, приняли опять свое равновесие — словом, помешательство исчезло от нежных ласк монахинь.

— Итак! — воскликнул дон Марсьяль. — К ней возвратился рассудок!

— Не смею утверждать, потому что для всех она слывет еще помешанной.

— Но когда так!.. — вскричал Тигреро, задыхаясь.

— Когда так, — продолжал капатац, с намерением делая ударение на каждом слове, и пристально глядя на своего собеседника, — если все это думают, стало быть, это неправда.

— Но вы как знаете все эти подробности?

— Самым простым образом; несколько раз дон Себастьян посылал меня с поручениями к настоятельнице, и я случайно узнал в сестре-привратнице мою родственницу, которую считал умершей; добрая женщина — от радости, а может, также, чтобы вознаградить себя за продолжительное молчание, которое она должна сохранять, — рассказывает мне каждый раз, что говорится и делается в монастыре; я слушаю ее с удовольствием -понимаете ли вы теперь?

— О продолжайте! Продолжайте!

— Я почти кончил; по словам моей родственницы, бернардинки, особенно настоятельница, против плана генерала.

— О праведные женщины! — с простодушной радостью вскричал Тигреро.

— Не правда ли, — сказал, смеясь, капатац, — вот, вероятно, по какой причине они сохраняют в тайне возвращение к рассудку своей пансионерки, без сомнения, надеясь, что пока бедная девушка будет слыть помешанной, генерал не осмелится жениться на ней. К несчастью, они не знают с кем имеют дело, не знают свирепого честолюбия этого человека, для удовлетворения которого он не отступит ни перед каким преступлением.

— Увы! — простонал Тигреро с унынием. — Вы видите, друг мой, я погиб!

— Подождите, подождите, друг мой! Ваше положение может быть не так отчаянно, как вы предполагаете.

— У меня сердце разрывается.

— Мужайтесь и выслушайте меня до конца. Вчера я был в монастыре; настоятельница, с которой я имел честь говорить, рассказала мне под секретом — зная, как я интересуюсь донной Анитой, несмотря на то, что служу у дона Себастьяна, — что молодая девушка изъявила намерение говорить с духовником.

— По какой причине?

— Не знаю.

— Но это желание легко удовлетворить; я полагаю — в каждом монастыре есть свои аббаты.

— Ваше замечание справедливо, только кажется, что, по причинам мне не известным, ни настоятельница, ни донна Анита не хотят приглашать ни одного из этих аббатов, и…

— И что? — с живостью перебил дон Марсьяль.

— Настоятельница поручила мне пригласить францисканца или доминиканца, к которому я имел бы доверие.

— А!

— Вы понимаете, друг мой?

— Да-да, продолжайте!

— И привести его туда.

— И вы нашли? — спросил дон Марсьяль задыхающимся голосом.

— Кажется, что так, — улыбаясь, отвечал капатац.

— Когда вы должны вести его туда?

— Завтра в вечерню.

— Очень хорошо; и вы, без сомнения, назначили ему место, где он должен вас ждать?

— Он должен меня ждать в Париане, где я с ним сойдусь при первом ударе к вечерне.

— Я уверен, что он не опоздает.

— И я также. Что же, сеньор, как вы находите, потеряли вы время, слушая меня?

— Я нахожу, — отвечал дон Марсьяль, с улыбкой протягивая руку капатацу, — что вы очаровательный собеседник и рассказываете очень хорошо.

— Вы мне льстите.

— Нет, клянусь вам; кроме того, я нахожу, что бернардинки добрые и превосходные женщины.

— Теперь нам надо расстаться, — сказал, вставая, капатац.

— Уже?

— Я должен в эту ночь провожать моего господина в какую-то поездку за город.

— Вероятно, на какой-нибудь заговор.

— Я этого боюсь, но что же делать, я принужден повиноваться.

— Так выгоняйте же меня.

— Я это и сделаю сейчас. Кстати, вы видели дона Валентина после вашего приезда?

— Нет еще, эта продолжительная разлука тревожит меня. Если бы было не так поздно и я знал дорогу, то отправился бы просить гостеприимства у дона Антонио Ралье, его соотечественника, чтобы узнать о нем.

— Вы знаете адрес дона Антонио Ралье?

— Знаю: он живет в улице Монтерилло.