Валентин Гиллуа

— Говорите, друг мой, — сказал он кротким голосом. — Я вытерпел столько жестоких горестей в несколько месяцев, что все пружины души моей давно разорвались от отчаяния; как ни ужасен удар, угрожающий мне, я перенесу его, не бледнея. Увы! Горе уже не имеет на меня влияния.

— Да, вы человек высеченный из гранита — я это знаю, вы стойко боролись с несчастьем; но, поверьте, дон Марсьяль, есть страдания в тысячу раз ужаснее смерти, и я не сознаю себя вправе возбуждать в вас эти страдания.

— Сострадание, которое вы оказываете мне, более ничего, как слабость, друг мой. Я не могу умереть прежде чем исполню дело, которому посвятил свою бесцветную жизнь, я поклялся во что бы то ни стало защищать, не жалея своей жизни ту, которая в более счастливое время была моей невестой.

— Исполняйте же вашу клятву дон Марсьяль, потоку что бедная девушка никогда не находилась в такой большой опасности.

— Что вы хотите сказать? Ради Бога, объяснитесь! — вскричал Тигреро.

— Я хочу сказать, что дон Себастьян желает присвоить себе несметные богатства своей родственницы, которые ему нужны для успеха его честолюбивых планов; я хочу сказать, что, без угрызений совести, без стыда, отложив в сторону всякое человеческое уважение, забывая, что несчастная вверена ему законом, помешана, он холодно хочет сделаться ее палачом.

— Кончайте! Кончайте! Какой страшный план мог составить этот человек?

— О! — вскричал капатац с ужасной иронией. — Этот план прост, честен, его хвалят некоторые люди и находят его удивительным, великолепным.

— Вы терзаете меня!

— Узнайте же все: генерал дон Себастьян Герреро хочет жениться на своей родственнице.

— Жениться! — вскричал Тигреро с испугом. — Но это невозможно.

— Невозможно! — повторил с насмешкой капатац. — О! Как мало знаете вы этого человека с неумолимой волей, дикого зверя с человеческим лицом, который безжалостно уничтожает все осмеливающееся ему сопротивляться; он хочет жениться на донне Аните, захватить ее богатства — и женится на ней, говорю вам.

— Но она помешана.

— Да, помешана.

— Кто же осмелится совершить такой святотатственный брак?

— Полноте! — отвечал капатац, пожимая плечами. — Вы забываете, что генерал обладает талисманом, с которым все возможно, все покупается: люди, женщины, честь и совесть!.. Золото!..

— Это правда! Это правда! — вскричал Тигреро с отчаянием и, закрыв лицо руками, он оставался неподвижен, как будто вдруг его поразил громовой удар.

Наступило продолжительное молчание, во время которого слышалось только заглушаемое рыдание, разрывавшее грудь Тигреро.

Страшно было смотреть на этого человека, храброго, испытанного несчастьем — почти побежденного отчаянием и плакавшего, как робкий, отчаявшийся ребенок.

Капатац, скрестив руки на груди, с бледным лицом и с нахмуренными бровями, смотрел на Тигреро с выражением кроткого и сочувственного сострадания.

— Дон Марсьяль! — сказал он, наконец, резким и повелительным голосом.

— Что вы хотите? — спросил Тигреро, с удивлением поднимая голову.

— Я хочу, чтобы вы выслушали меня, потому что я еще не все сказал.

— Что еще можете вы сообщить мне? — с горечью спросил Тигреро.

— Приподнимитесь, как мужчина, вместо того чтобы сгибаться под тяжестью отчаяния, как ребенок или слабая женщина. Неужели у вас в сердце не остается никакой надежды?

— Ведь вы мне сказали, что у этого человека неумолимая воля, которой ничто не может сопротивляться?

— Я точно сказал вам это, но разве это причина, чтобы отказаться от борьбы, или вы считаете его неуязвимым?

— Да, — с жаром закричал Тигреро, — я могу его убить!

Капатац презрительно пожал плечами.

— Убить его, — повторил он: — полноте! Это мщение глупцов; притом вам всегда остается это средство, когда не будет никаких других; нет, вы можете сделать другое.

Дон Марсьяль пристально посмотрел на капатаца,

— Стало быть, и вы ненавидите его, если не боитесь говорить со мной таким образом? — сказал он.

— Это все равно, ненавижу я его или нет, только бы я был вам полезен.

— Это правда, — прошептал Тигреро.

— Притом, — продолжал капатац, — вы забываете, кем вы рекомендованы мне!

— Валентином, — сказал дон Марсьяль.

— Валентином, да, Валентином, который так же, как и вы, спас мне жизни и которому я обещал вечную признательность.

— О! Сам Валентин давно отказался от борьбы с этим демоном, — уныло сказал дон Марсьяль.

Капатац засмеялся.

— Вы думаете? — сказал он с иронией.

— Что мне за дело? — прошептал Тигреро.

— Горе делает вас эгоистом, дон Марсьяль; но я прощаю вам, потому что я сам осудил вас на страдание.

Капатац замолчал, выпил хереса и продолжал.

— Тот плохой врач, кто, сделав болезненную операцию, не сумеет приложить лекарств, которые могут залечить раны.

— Что вы хотите сказать? — вскричал Тигреро невольно заинтересовавшись тоном, которым были произнесены эти слова.

— Неужели вы думаете, — продолжал капатац, — друг мой, что я решился бы возбудить в вас такое страдание, если бы не имел возможности доставить вам большую радость? Скажите, неужели вы это думаете?