Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Однако Трастевере все-таки не подделка, тут действительно жили и живут бедняки, хотя за последнее время его облюбовали и люди искусства, оборудовавшие себе в развалюхах просторные мастерские и комфортабельное жилье. Здесь же, в стороне от традиционных туристских маршрутов, ютятся кабачки не для показухи. В один из них и затащил меня Карло Леви.

Это был длинный зал с низкими каменными сводами — скорее всего, переделанный под питейное заведение амбар или склад. Столы не ломились от яств: кувшины с простым белым вином, сыр и зелень — это нехитрое угощение вполне устраивало, как видно, завсегдатаев, которые чувствовали здесь себя легко и свободно. Разноголосица английской, немецкой, японской речи осталась за дверью, сменившись пленительным однообразием итальянской, которая удивительно шла этому сводчатому залу, тускло освещенному лампочками без колпаков, этим грубым, непокрытым столам, колченогим стульям, скромной еде, рабочей одежде.

Старого доктора тотчас узнали, но никто не глазел на него, как на залетную знаменитость. Улыбки и приветственные кивки свидетельствовали о том, что он здесь свой среди своих, и однако же нам не пришлось испытать докучливого соседства и принудительного общения. Мы уселись в укромном углу, Леви сразу же заказал виной спагетти и без всякого перехода, без томительных пауз, так и не объяснив, чем замечателен наш ресторанчик, предался воспоминаниям.

Годом раньше ушла из жизни Анна Маньяни — великая трагическая актриса с лицом обычной крестьянки. Леви писал ее портрет на фоне римских крыш, и после каждого сеанса она восклицала, заломив руки: «Айда Маньяни, ну и мадонна, вознесшаяся над миром!»

— Феноменальная женщина! — без конца повторял Леви, аппетитно уплетая дымящиеся, густо обсыпанные сыром спагетти. — Она безропотно просиживала часами, позируя мне, и не дожидаясь моей просьбы, меняла позу так, как мне было нужно. «Откуда ты знаешь, что теперь я хочу видеть твой профиль?» — спрашивал я ее, а она не понимала, что меня удивляет. «Но ведь мы с тобой сейчас вместе на сцене, в одном спектакле, я просто обязана чувствовать, что хочет партнер. Или ты считаешь, что я плохая актриса?» Феноменальная женщина! Как это странно: была — и нет!.. Что за глупость: создать такое чудо — и спихнуть его в яму?!. Или вот — Эренбург. Вы знали Эренбурга?

Я знал Эренбурга. Точнее, встречался с ним несколько раз. У нашего знакомства была предыстория.

Еще в 1956 году Эренбург вместе с Маршаком, Шостаковичем и крупнейшим педиатром, академиком Г.Н. Сперанским опубликовали в «Литературной газете» письмо, озаглавленное «Закон, отвергнутый жизнью». Речь шла о необходимости отмены пресловутого сталинского указа от 8 июля 1944 года, установившего так называемые прочерки в метрике, — вместо имени и фамилии «незаконного» отца; запретившего отыскание отцовства в суде; отменившего алименты на все тех же «незаконнорожденных» детей и, наконец, официально введшего правовое (а значит, и бытовое) понятие «мать-одиночка». И учредившего еще звание «Мать-героиня».

Указ этот, в значительной своей части списанный с гитлеровских законов о «немецкой матери», имел очевидную направленность: стимулировать рождаемость — после неслыханных людских потерь во время войны, — эксплуатируя извечную тягу женщины к материнству и освобождая отцов от каких бы то ни было внутренних тормозов для покрытия дефицита в «человеческом материале». Несмотря на, казалось бы, благие — в демографическом смысле — цели, указ этот явился одной из самых позорных страниц в истории советского законодательства и продемонстрировал весь цинизм хваленой коммунистической морали.

Публикация эта не имела никаких последствий. Даже год спустя, когда непосредственно причастные к изданию того закона Молотов, Маленков и их гопкомпания были изгнаны из политбюро, Хрущев и его «верные соратники» еще не созрели до осознания всей бесчеловечности и постыдности «закона, отвергнутого временем». Прошли годы, и на волне все продолжавшейся хрущевской оттепели Маршак решил попробовать еще раз. Он убедил тогдашнего главного редактора «ЛГ» Валерия Косолапова начать кампанию сначала. К тому времени я уже активно сотрудничал в газете, и Валентина Филипповна Елисеева, возглавлявшая отдел коммунистического воспитания, охотно приняла предложение Маршака, чтобы текст письма сочинил я, а о подписях позаботится он сам. Теперь к прежним «подписантам» должны были прибавиться еще Чуковский и очень близко принявший эту акцию к сердцу Вениамин Каверин.

С Шостаковичем я общался лишь по телефону. К Эренбургу (потом к Чуковскому и Каверину) приезжал для разговора. Меня предупредили, что в самом лучшем случае Эренбург, пока я буду дожидаться в передней, поставит под письмом свою подпись и вернет мне бумагу через секретаря. Все получилось не так.