Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Повсюду у власти бывшие члены политбюро (на худой конец-члены и крупные функционеры ЦК) — Ельцин, Алиев, Шеварднадзе, Каримов, Назарбаев, Ниязов, Лучинский, Примаков, Строев, Черномырдин, Дзасохов, Масляков, Абдулатипов: каждый волен дополнить список. В депутатах ходят Н. Рыжков, Лигачев и Лукьянов, бывшие аппаратчики, «колхозные вожаки», советские генералы с наполеоновскими замашками. Такие крупные цекистские деятели, как Вольский, занимают ведущее место и в коммерческих, и в теневых властных структурах. Вчитайтесь в биографии новых высших чиновников: почти у всех за спиной если и не партийное, то крепкое комсомольское прошлое. Лубянка сберегла свой штаб, свои структуры, свои основные кадры, внедрив их и в те организации, которые родились в эйфории якобы обретенной свободы. Которые она же, для мимикрии, и создала. Ни один мучитель не понес наказания, напротив, все Лубянские ветераны — герои страны. Не той, что была, той, что — сейчас. По-прежнему Лубянка везде, ее соглядатаи — живые и электронные — сопровождают каждый наш шаг. «Софья Власьевна» — та издохла, но ее прямые наследники здравствуют и процветают.

По дурости перестройщиков империя бесславно распалась, но РСФСР сохранилась — под другим названием и в другом обличье. Не только страна, что — хорошо. Но и режим, что — плохо. Сохранилась, приспособившись к новым условиям. Модернизировавшись. Сменив ветхие одежды на более современные. Секретари обкомов превратились в парламентариев. Секретари райкомов стали президентами банков, офицеры Лубянки, в мундире и штатском, — генеральными директорами компаний и фирм, руководителями администраций, королями эфира и печатного станка. Или — серыми кардиналами. Вчерашние агенты и резиденты оказались борцами с несправедливостью: мы и не знали, что это они, а не кто-то другой, — трубадуры прогресса. Забыв, кем были и что писали, они снова, на голубом глазу, учат нас, как жить, кому и во что верить — вправляют мозги доверчивым «массам», получившим теперь звучное, гордое имя: «электорат». Семейные кланы «демократов» (все друг на друге переженились и заняли ключевые посты) упоительно властвуют, вызывая законную зависть у бывших партаппаратчиков: столь наглого цинизма те позволить себе не могли. Все они вместе слились с криминальным миром и создали на гигантском пространстве гибрид, еще не известный истории: бандитскую демократию с бесчеловечным лицом. Выходит, и впрямь мы получили не то, что хотели.

Нет, что-то все-таки получили. Главное — получили! Свободу слова. Свободу печати. Свободу передвижения. И, стало быть, все же не тот режим, который у нас был. Другой — при тех же членах политбюро. При тех же дирижерах с Лубянки. При тех же оборотнях и перевертышах. Но обретенной свободой пользуются и ее душители. Их обуздать — на это сил не хватает. Да и некому: власть в параличе.

Кто был самым ревностным борцом за свободу печати в предоктябрьские дни семнадцатого года? Разумеется, большевики. Кто на восьмой день после переворота запретил всю оппозиционную печать — даже печать вчерашних союзников по борьбе с царизмом, отбывавших за эту борьбу такую же каторгу, такую же ссылку? Разумеется, большевики. Кто особо разнузданно, цинично и нагло, по-хулигански пользуется сегодня свободой печати и слова? Генерал-погромщик, коммунист-депутат (до недавнего времени) Альберт Макашов и его свора. Чернорубашечник Баркашов. Их покровители. Кто немедленно ликвидирует эту свободу, дорвавшись до власти? Они же. «Никакой свободы для врагов свободы», — написал я в «ЛГ», когда беспомощность новой власти стала для меня очевидной. Хоть кто-нибудь услышал этот призыв? Никто! Свобода на наш манер зашла в безысходный тупики в реальных российских условиях готова сожрать самое себя.

Я не настолько самонадеян, чтобы считать, будто от моих усилий, от моих призывов могло и может хоть что-нибудь измениться. Сделал, что мог… В чем мне себя упрекнуть? К злу не призывал, ничего плохого своей стране не желал, защищал несправедливо обиженных, добивался кары для тех, кто обижал, кто попирал законы и совесть. Так почему же я должен считать, что итог моей жизни плачевен? За что мне краснеть? От чего убиваться?

К тому же — жизнь, вопреки категорическому суждению Маркса, это не только борьба. Это еще — прошу извинить за трюизм — просто жизнь. Дом, семья, друзья, работа, круг людей, в котором вращаешься, общение с природой, повседневные радости и огорчения, книги, театр, путешествия — словом, все, что составляет ее ткань.

У нас привыкли видеть в человеке лишь некую социальную функцию, словно Бог не дал ему ничего иного. И словно без борьбы за что-то или против чего-то жизни вообще нет. Хорошо помню простейшую и точную мысль, которую услышал когда-то от Карло Леви: «Каждую минуту, каждый отпущенный час надо жить. Не ожидать жизни, а жить. Даже в самых невероятных условиях. Радоваться солнечному утру, доброму слову, новым встречам, умной беседе, талантливой книге…» То есть брать от жизни все, что она может дать. Разумеется, не в ущерб другим.