Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

На том же конгрессе в Сантьяго де Компостела обсуждался еще один больной вопрос, причинивший лично мне много волнений. еще совсем недавно, на ассамблее делегатов в Париже (май 1991 года), я приложил немало усилий, чтобы был создан так называемый Среднеазиатский центр во главе с Тимуром Пулатовым: к прозе и публицистике этого автора я относился с большой симпатией, как и к нему самому, — он приходил на первые, организационные, собрания Русского центра, демонстрировал полную солидарность с нами, был обходителен и активен, просил о поддержке: мечтал создать пеновское движение и в своем регионе. К Пулатову воспылал любовью Евтушенко — именно он в судьбоносные дни августа 1991 года предложит его кандидатуру на пост руководителя Союза писателей СССР, и в эйфории тех дней, без всяких раздумий, это предложение будет немедленно принято секретариатом.

За пределами страны Пулатова никто не знал, и когда в Париже, на ассамблее делегатов, стал и рассматривать заявку «писателей республик советской Средней Азии», не нашлось никого, кто мог бы сказать о нем и его коллегах, подписавших заявку, хотя бы одно слово. Многие делегаты склонялись к тому, чтобы воздержаться от приема «кота в мешке», но тогдашний президент Международного ПЕНа, только что сменивший на этом посту французского писателя Ренэ Тавернье, — известный венгерский эссеист и философ Дьердь Конрад — предложил заслушать меня и поступить в соответствии с моей рекомендацией. Полутора годами раньше, в Монреале, мне удалось убедить делегатов принять в ПЕН украинских и белорусских писателей. Только что здесь, в Париже, и опять же после моего подробного представления каждой писательской кандидатуры в отдельности, был образован Армянский центр во главе с Геворком Эмином.

Настала очередь Среднеазиатского. О половине из тех, кто состоял в списке, я не знал ничего и честно об этом сказал делегатам. Но на лестные слова самому Пулатову не скупился, и был при этом в полном ладу с совестью. Сообщил и о мнении Евтушенко — его-то уж знали все. Дискуссия после моего выступления сразу свернулась, и Ассамблея приняла решение с такой формулировкой: «Принять предложение Аркадия Ваксберга и образовать Среднеазиатский центр (президент Тимур Пулатов) по рекомендации и под поручительство Русского центра».

Уже осенью того же года Пулатов, успевший сразу обзавестись и квартирой в Новом Арбате, и дачей в Переделкине, появился на конгрессе в Вене. Из-за незнания ни одного рабочего языка конгресса (английский, французский, немецкий) принять участие в дискуссии не мог, но через приехавшего с ним персонального переводчика внес дельное предложение: обратиться ко всем правительствам мира с призывом оказывать помощь ставшим независимыми государствам Центральной Азии лишь при условии, что там соблюдаются права человека, прежде всего свобода слова и свобода печати. Это предложение было горячо поддержано всеми — Пулатов не подвел своих рекомендателен.

И вот — Сантьяго… Датский центр распространил среди делегатов переведенные на английский фрагменты печатных выступлений Пулатова в российской прессе погромного направления. В том числе и выступления поистине ошеломительного: о создании единого фронта православия и мусульманства против католицизма и сионизма, против тех, «кто не имеет своей Родины, не имеет языка совести, кто из поколение в поколение из одной страны в другую переезжая, все только разрушает». И я — в зале. Единственный представитель Русского центра, под поручительство которого пулатовский был принят. Слушаю отчет секретариата: оказывается, больше половины опрошенных «членов» Среднеазиатского центра даже понятия не имели о том, что они в него входят, сам же «центр» в лице своего президента (никого другого в этом «центре» фактически нет) располагался не в государствах Центральной Азии, а в Москве, в кабинете, который раньше занимали Фадеев и Марков!

Тот же Дьердь Конрад с язвительным почтением вызвал меня на трибуну, напомнил о страстной речи, которую я произнес в Париже, аттестуя Пулатова как талантливого писателя и истинного демократа, и попросил дать объяснение. Но какое объяснение мог я дать? Что другое сказать, кроме как принести извинения и выразить готовность принять любое наказание, которое я заслужил?

Роспуск фантома — не существующего центра, созданного при помощи фальсификации (заявки с поддельными подписями), — был предрешен. Но Пулатова принимали в ПЕН персонально! Исключение из ПЕНа — прерогатива национальных центров, а этого товарища даже некому исключать, ибо центр, в котором он состоял, вовсе не центр, а просто мираж. Такая вот возникла проблемка…

Международный конгресс — высший орган ассоциации, и он принял решение, которое можно было бы назвать беспрецедентным. Было бы — да нельзя! Единственный прецедент все же имел место.