Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

— Бедный Таиров… — подвел Крлежа черту под этим рассказом. Сорок лет спустя Тито взял его с собой в поездку по Советскому Союзу. Они побывали не только в Москве, но еще и в Сибири: на Байкале и в Омске. Им показывали все «самое лучшее», тщательно ограждая от встреч с людьми. Хрущева уже не было, началась эра Брежнева. Только еще началась, но Крлеже все было ясно. На обратном пути, в самолете, они с Тито пришли к выводу: близится сталинский ренессанс. Возможно, не полный. Скорее всего неторжественный. Но все-таки ренессанс.

Тито сам был не чужд сталинизма. Даже очень не чужд. Но Сталина как такового ненавидел и презирал. И, никому в том не признаваясь, еще и боялся. Даже мертвого, извлеченного из мавзолея и придавленного могильной плитой. Когда мы вели разговор (даю точную дату: 15 сентября 1976 года), Брежнев был еще в полной силе, Тито — в не меньшей, и Крлежа хорошо понимал, что гость его — подданный советской империи, где вольности не поощряются, вождей не обсуждают, а уши Лубянки торчат повсюду. В Загребе, как в Москве. Но эти трезвые соображения он игнорировал, говорил то, что думал, не слишком заботясь о том, как себя чувствует при его откровениях советский товарищ.

— До свободы вам еще далеко, — сказал мне Крлежа, — да и нам не ближе. Если только Югославия вообще сохранится.

Фраза эта записана в моем блокноте — особого значения я ей тогда не придал. Фраза как фраза — не более того. Красное словцо, ядовитая шутка, формула скептика: мэтр может себе позволить любые прогнозы, даже самые невероятные. Все подвергнуть сомнению.

Он-то знал, что не шутит.

Македония всегда была в Югославии бедной родственницей. До сорок пятого, впрочем, не существовало — ни юридически, ни фактически, — и самой Македонии: в Королевстве сербов, хорватов и словенцев для нее не нашлось даже имени, поскольку вся ее территория входила в состав Сербии, и македонцы, таким образом, считались теми же сербами, не имея права на свою национальную идентичность. То же самое я слышал в Болгарии: никаких македонцев не существует, но они, однако, вовсе не сербы, а всего лишь болгары, которых Тито, шпион и предатель, обязал забыть о своем первородстве, повелев считать себя македонцами. Болгаро-македонское противостояние сопровождало меня многие годы, от исторической, политической и филологической аргументации обеих сторон я настолько оглох, что перестал на нее реагировать. Для меня всегда существовал и остался один — только один! — критерий: каждый человек принадлежит тому этносу, к которому он сам себя причисляет. Все остальное придумано теми, кто сеет вражду, натравливает друг на друга народы и вторгается в личную жизнь. В мир души, которая не принадлежит ни государству, ни власти, ни строю, ни обществу, ни какой бы то ни было группе, будь то партия высоколобых политиков или сборище крикливых фанатиков.

Увидеть впервые своими глазами то яблоко раздора, на которое зарились болгары и сербы, албанцы и греки, мне довелось в августе шестьдесят седьмого. Тогдашний московский корреспондент газеты «Нова Македония», впоследствии ее главный редактор, Цветан Станоевский пригласил нас с Калкой в качестве гостей редакции на традиционный праздник поэзии: знаменитые «Стружские вечера», названные так по имени старинного городка Струга и ставшие одним из самых престижных поэтических конкурсов, каковых проводится в мире великое множество. Капка ждала ребенка — до родов оставалось всего полтора месяца. Но это нас не остановило: соблазн был уж слишком велик.

Все участники и все гости размешались вблизи от Струги, в более крупном городе Охриде, где на берегу озера, так похожего на море, имелся вполне комфортабельный, европейского типа отель. Там нас ждали хозяева встречи — большая группа македонских писателей. Первое же общение с ними вдребезги разбило модель, которую мне навязали в Болгарии. По этой модели, едва заслышав болгарскую речь, бедные македонцы должны были прослезиться, кинуться нам на шею и, с омерзением отбросив навязанный им «диалект», заговорить на своем первозданном, которого вероломные титовцы их лишили. Поверив в то, что мне так долго внушали, и следуя этой модели, я обратился к хозяевам на «их родном» языке. И услышал в ответ язвительную реплику македонского эссеиста Влады Урошевича:

— Зачем нам с вами исковерканный диалект македонского языка, если мы можем общаться просто на русском?

Ни разу — ни тогда, ни потом (а бывал я в Македонии неоднократно) — никто, сколько ни пробовал, не перешел в разговоре со мной на болгарский, русский же понимали все и говорили на нем, особенно люди интеллигентного круга, почти без акцента. Так что годы спустя русский язык Мирослава Крлежи меня уже не удивил, хотя Хорватия все же не Македония, столь давних и прочных, столь органичных связей с Россией у нее не было и быть не могло. Почти все, с кем я там встречался, неплохо говорили по-русски, мой Дарко — тот превосходно, а его брат Радко даже писал по-русски стихи…