В зоне риска. Интервью 2014-2020

– Литературный институт, если быть точным, готовил «литературных работников широкого профиля»: ты мог стать великим прозаиком (Юрий Бондарев) или поэтом (Николай Рубцов), а мог – мелким редактором и даже цензором. Такие случаи известны. Как во всяком творческом вузе в Литинституте была система семинаров, которые вели мастера – наставники, как крупные, так и не очень крупные писатели, а то и вообще не мастера. С ними студенты осваивали азы творчества. Самый лучший способ понять, что тебе не удаётся, – это выслушать разбор твоих текстов, как сверстниками, так и – в заключение – «гуру». Мозги сразу встают на место, хотя сначала от обиды хочется застрелиться.

Но набор в Литинститут был очень не велик, да и творческий конкурс огромен. Но мудрая советская власть создала в стране массу литературных кружков, объединений, студий, слушатели которых также проходили литературную подготовку, порой мало чем уступавшую Литинституту. Я окончил студию при МГК ВЛКСМ и Московской писательской организации, семинары у нас вели крупнейшие поэты и прозаики – Борис Слуцкий, Юрий Трифонов, Евгений Винокуров, Николай Старшинов, Александр Рекемчук, Вадим Сикорский… На наши семинары приходили даже студенты Литинститута и говорили, что у нас разборы и даже разборки интереснее, полезнее, чем у них на Твербуле. Эта литстудия стала для меня настоящей школой молодого литературного бойца. Дала мне очень многое.

– А почему после школы вы поступили в пединститут?

– Я хотел поступать в МГУ, но умные люди и, прежде всего, моя учительница литературы Ирина Анатольевна Осокина, которая меня опекала и помогала во всём, предупредили: «Юра, это для тебя нереально, в МГУ всё решают только связи». Думаю, она была права. И я подал документы в педагогический, о чём нисколько не жалею.

– О педагогической карьере вообще не думали?

– Отчего же не думал? Наоборот, я собирался преподавать, занимаясь параллельно наукой. Семью-то надо содержать. У меня никогда не было безоглядной веры в свой «сверхталант» – ощущения избранности, которое есть у большинства молодых писателей и которое их чаще всего и губит, потому что они не могут объективно оценить свой дар. Представляете, перерыть целый остров и выяснить, что сокровищ тут никогда не было! Увы, заложниками этой завышенной самооценки становятся близкие: жёны, родители, дети…

Я же к своей литературной будущности относился с осторожностью и думал: «Ну, получится – получится, а не получится – значит, не получится». Занимался наукой, сначала Брюсовым, по которому защитил диплом, а затем собирался писать кандидатскую в аспирантуре. Но так получилось, что в очную аспирантуру меня не взяли, не было связей. Я пошёл в армию. Спасибо судьбе за это!

Уволившись в запас, я прикрепился к кафедре советской литературы. Работал сначала в райкоме, потом в газете «Московский литератор». Тогда как раз отпраздновали 100-летие Брюсова, было защищено множество диссертаций по этой теме, и моя научная руководительница Анна Александровна Журавлёва мне сказала: «Ну, напишешь ты, Юра, ещё одну кандидатскую по Брюсову, а ВАК возьмёт и не утвердит. Чем, кроме Брюсова, хочешь заниматься?» Я очень любил фронтовую поэзию и стал писать о ней, в 1981 году защитился по этой теме. Успел поработать в школе, начал преподавать в вузе, но потом как-то неожиданно моя литературная карьера стремительно пошла вверх. Меня даже кто-то в шутку назвал «молодым писателем с вертикальным взлётом». Такой истребитель как раз в ту пору удачно испытали…

– С армией у вас особые отношения. О ней и её проблемах ваша повесть «Сто дней до приказа», вышедшая впервые в журнале «Юность» и безумно популярная в 1980-х. Удалось ли, на ваш взгляд, российским Вооруженным силам преодолеть тот тяжкий недуг, который «диагностирует» «Сто дней до приказа» – дедовщину?