В жаре пылающих пихт

Одними из последних в мрачную прокуренную и вибрирующую от гула голосов залу вошли четверо, одетые как иезуитские миссионеры, при полном обмундировании, с портупеями и патронташами, один из них с полупрозрачными халцедоновыми глазами, у другого теплые бронзовые кудри и жуткая всклоченная борода, третий курил, а четвертый, который вошел с седлом на плече, направился к столу с одинокой зажженной свечой, где сидел Холидей.

Тут не занято? спросил.

Холидей пожал плечами, четвертый свистнул, и три миссионера, идя сквозь многоликую толпу, брали свободные стулья и, расставив вокруг стола, расположились для фараона.

С нами? спросил курильщик.

У меня пусто, ответил Холидей.

Понятненько. Кто тебе ухо отстрелил?

Пардон?

Курильщик сказал. Ухо. Твое. Кто? Отстрелил. Тебе.

Один краснокожий мальчишка.

Курильщик посмотрел на него, остальные поглядывали, как парень с халцедоновыми глазами перетасовывает колоду.

И где теперь этот краснокожий?

Бог знает, где.

Краснокожего, что тебя без уха оставил, случаем, не Красным Томагавком зовут?

Холидей пожал плечами. Откуда мне знать? У него имя на лбу не выцарапано.

Курильщик принужденно посмеялся.

Тебе посчастливилось, что оно и у тебя на лбу не выцарапано.

А кто мне выцарапает – ты и дружки твои, что ли?

Курильщик поднял руки и сделал удивленные глаза.

Ты свои карты засветил, сказал ему угрюмый иезуит.

Курильщик бросил карты и повернулся к Холидею.

Мы ищем убийцу – Красного Томагавка. Слыхал о нем?

Минуту назад от тебя.

А до меня?

Не слыхал. Удачи в поисках.

Холидей поднялся, но курильщик придержал его.

У тебя зуб на индейцев?

С чего ты взял?

Один из них тебе ухо отстрелил.

У меня много на кого зуб, только зубов осталось – по пальцам пересчитать, а ухо и вовсе одно.

Но ты мог бы поспособствовать благому делу.

Какому-такому делу?

Курильщик улыбнулся. Наше дело – карать преступников.

Да я и сам, братец, не святой.

Это не порок. Мы все далеки от святости.

Допустим. И какой барыш мне с того?

Станешь на путь праведный.

Холидей сдержал улыбку. Ну, праведный путь сам себя не пройдет – и грешнику и праведнику нужны хлеб да вода.

Они посмотрели на него. Курильщик сказал. Народ, кому мы покровительствуем и чьими заступниками являемся, сам определяет меру нашей награды – по доброй воле. Руки, по-моему, только у того опускаются, кому даяние в тягость.

Немного запутанная философия для меня.

Неужели?

Да.

Курильщик спросил. Ты, брат мой, по-видимому, из других мест.

Не бывает других мест.

Пожалуй, не бывает, соглашусь с тобой. Ничего не изменилось, историю не перепишешь – это становится очевидным, когда смотришь на дела человеческие.

Да?

Да.

С чего ты взял?

Дела не меняются. И старые истории повторяются и застывают в новых формах и именах, в новых увековеченных отливках, неминуемых прообразах грядущих повторений. Это было, это происходит сейчас и случится в будущем. Повсюду.

Даже в раю?

Тем более там.

Если ты так говоришь.

Но мир все равно большой.

Холидей утвердительно кивнул. И тесный.

Курильщик отклонился. Верно, сынок. Нам всем приходится сосуществовать друг с другом на клочке ничейной земли, где зло не дремлет.

Если ты так говоришь.

Говорю. Господь мой Иисус Христос призвал меня, дабы я узнал, что есть зло.

И как, узнал?

Узнал. Ибо оно инструмент, которым подчинили волю человеческую и превратили человека в невольника его собственных действий.

Удобная философия.

А это не философия, это факт. Оглянись вокруг, брат мой.

Холидей сделал вид, что огляделся, хотя едва ли увидел что-то.

Зло сейчас здесь, мы в самом сердце его – оно в вертепах разврата, где слышится смех человеческий и куда мужчину влечет жажда крови, женщин и сокровищ. Скажи, брат мой. Когда мужчина радостен и смеется?

В постели с красивой женщиной.

Нет, не совсем…

Когда напьется.

Не всякий.

Тогда не знаю.

Когда он свободен! Но что есть, брат мой, его свобода? Скажи.

Тебе лучше знать, видимо.

Это свобода творить беззаконие, блудодейство и непотребство. Эта свобода – грязь, которой наш род вымазал сердце свое! Они бунтуют, если отнять у них свободу творить зло безнаказанно. Но свободы нарушают заповеди божьи, кои есть благо и торжество, но белый человек есть творение дьявола, он безутешно несет с собой зло! Ему нужда в разгуле, пьянстве, в похотях и господстве. Белый род олицетворяет дела дьявола в мире сем, в службе дьяволу радости их и утешение их и спасение их от нищей доли. Но дьявол – есть справедливость господня. И только господь творит справедливость и воздаяние. И никому не дано взять на себя дело справедливости его. Даже белому роду.

Да ты, милок, ведь и сам белее мела будешь.

Буду, кто ж спорит? Но я не служу дьяволу, а Христу.

Я уже могу идти?

Куда? Там дождь.

За другой столик.

А чем тебе не нравится наше общество?

Это не общество, это корыто.

Иезуиты угрюмо глянули на Холидея, но Хардорфф улыбнулся: