В замке и около замка

Мать ничего не сказала в ответ, но, положив еду на траву, стала на колени перед крестом и начала молиться; мальчик присоединился к ней. Поблагодарив бога за посланную милостыню, она принялась делить пищу, но Войтех никак не хотел согласиться с тем, что мать отдавала ему самые большие и лучшие куски.

— Нет, матушка, — возражал он, — ведь у меня хорошие зубы — оставьте мне что пожестче, а помягче возьмите себе. А эти сладости и пирожки дадим Йозефеку — вот он обрадуется! И молоко у него будет. Давайте, матушка, я сейчас сбегаю!

— Нет, сначала поешь, он все равно еще спит. За молоком сходишь к Гайковой, тут близко. Она добрая женщина, нальет тебе с верхом. Сколько раз она давала мне молока на кашу, да уж стыдно стало брать, ведь у нее и своих забот полон рот. Подкрепись же, сынок, а потом пойдешь. Боже, сколько тут добра! — И они оба принялись за еду.

Мимо по дороге проходил кто-то из богатых горожан; увидев, что двое под крестом едят мясо, он подумал: «Посмотрите-ка на этих нищих — ноют, что с голоду помирают, а самим живется вовсе не плохо. И то сказать: таким-то лучше всего на свете — ни о чем не надо заботиться».

Матери и сыну еда казалась очень вкусной.

— Как хорошо живется богатым, — промолвил мальчик. — Господи, и такую еду, говорят, дают барыниной собачке каждый день, да еще и получше.

— Ну, сынок, чего много, то и не бережется.

— Лучше бы бедным дали!

— Сытый голодного не разумеет; а может, и дали бы, если б видели, как плохо живется народу, да где им знать, сынок. Когда ты опять увидишь эту добрую панну, спроси, не найдется ли у нее какой-нибудь работы для меня; как только я, даст бог, немного поправлюсь, буду делать для нее все, что скажет. Господь вознаградит ее, — сказала мать, пряча остатки еды в узелок: только пирожок она положила рядом с ребенком, а крошки отнесла на муравьиную кучу. — Пусть и у них будет праздник, — сказала она.

Войтех взял пирожок и положил на юбку, которой был прикрыт братик, чтобы, проснувшись, он его сразу увидел.

— Побегу за молоком, пусть Йозефек тоже порадуется: он ведь, верно, от голода такой грустный — правда, матушка? Сколько дней уже он мне не улыбается и такой стал бледный, холодный.

— Ах, боюсь я, что Йозефеку ничем уже не поможешь, — печально сказала мать, снова усаживаясь возле ребенка.

— Не горюйте, матушка, вот увидите, что теперь ему будет хорошо. Помните, однажды доктор сказал, что ему только хорошая еда нужна? Дайте же мне деньги и научите, что нужно сказать.

— Вот тебе деньги, отнеси их пани Гайковой, а она даст тебе плошку молока и сдачу; спрячь хорошенько деньги да расскажи, как нам послал их господь.

Войтех взял у матери монету, сунул ее в карман и собрался было идти, как вдруг Йозефек открыл глаза и посмотрел на брата.

— Йозефек! — воскликнул Войтех и взял пирожок, желая обрадовать братца, но голос матери испугал его.

— Оставь, — закричала она и, положив ребенку руку на лобик, холодный как лед, с тревогой позвала: — Йозефек! Йозефек! Ты меня узнаешь? Дитя мое! Господь с тобой!

Она нагнулась над ребенком, чтобы он мог видеть ее, но взгляд малютки постепенно затуманивался и совсем померк. Мать приложила дрожащую руку — ей показалось, что сердечко бьется.

— Йозефек! — зарыдала она.

— Йозефек! — вторил ей плачущий голос Войтеха.

Ребенок приоткрыл губки, словно хотел улыбнуться и, как птенец во сне, еле заметно вздохнул. То был его последний вздох.

— Что с ним, матушка? — спросил испуганный Войтех.

— Умер, — ответила мать беззвучно и, сраженная горем, упала на землю возле бездыханного сына.

IV