В ту же реку

Поднял руку и был вызван. Говорю же, я начитан, и учителя меня любят.

Выдохнул и начал:

– Великий китайский поэт Ли Бо жил в первом веке нашей эры… – Из политических соображений добавил: – В годы культурной революции его книги пылали в кострах хунвейбинов.

И выдал с выражением… Я говорил, что у меня слуха нет? Зато стихи читаю хорошо. В 1973 году прошлой жизни получил 1-е место на областном конкурсе.

Над полем боя солнца диск взошел,
Опять на смертный бой идут солдаты.
Здесь воздух неподвижен и тяжел,
И травы здесь от крови лиловаты.
И птицы человечину клюют,
Так обжираются – взлететь не в силах.
Те, кто вчера с врагами бился тут,
Сегодня под стеной лежат в могилах.

Народ выпал в осадок. В принципе, на строке «И птицы человечину клюют» я и сам понял, что надо было выбрать что-то менее э-э… изысканное. Однако взгляд Лилии Николаевны затуманился, и она попросила:

– Еще что-нибудь прочитай.

Хм… Хотя она Ким, но вроде не китаянка… Или… Не знаю… Да и как отказать такой симпатичной женщине?

– Ду Фу. Надпись на Великой китайской стене.

Пошли герои снежною зимою
На подвиг, оказавшийся напрасным.
И стала кровь их в озере водою,
И озеро Чэньтао стало красным.
В далеком небе дымка голубая,
Уже давно утихло поле боя,
Но сорок тысяч воинов Китая
Погибли здесь, пожертвовав собою.

Грустно улыбнувшись, учительница обратилась к классу:

– Вы не представляете, как это красиво звучит в оригинале.

Ребята не представляли. Я решил «однова живём!» и повторил последний стих на китайском. Добил всех. Оно мне было надо? У меня и так твердая пятерка по литературе.

После урока учительница оставила меня в классе и сказала:

– Алёша, у тебя очень плохое произношение. Понять можно, но тебе надо еще много работать над собой.

Я пожал плечами:

– Даже путь в тысячу ли начинается с первого шага.

– Почему ты не говорил, что учишь китайский?

– Кто знает – не говорит. Кто говорит – не знает.

– Да ты у нас мало того что сам философ, так еще Лао Цзы цитируешь свободно. Со следующего учебного года давай попробуем организовать кружок китайского языка.

Оказалось, что наша учительница закончила в Ленинграде Институт народов Севера, вернулась домой учительницей, но китайский язык – ее любовь и институтская специализация.

Еще меня поймал Геннадий Афанасьевич, наш военрук и физкультурник:

– Ты в субботу на соревнования по стрельбе едешь?

– Да, я записан.

– Мы на тебя характеристику писали в «органы», для получения промыслового охотничьего билета и разрешения на нарезное оружие. Тут узнаю, что тебе купили ТОЗ-12. Завтра приноси винтовку, пристреляем, подтяну тебя немного по стрельбе. Войдешь в десятку на районе – получишь четверку по физкультуре в году. Если попадёшь в пятерку, то пять.

В классе мне стали завидовать. Мелкашки есть у некоторых ребят, а вот охотничьи билеты только у коряков.

На работу я шел, совершенно не представляя, чем сегодня заняться. Но пока кормили в столовке, придумал. У меня же в комнате много табличек на двери, вот их и отработаю.

За обедом получил кучу новейших соображений о захвате убийц пограничников.

Основная версия – теракт против снабженца теплохода, который в начале навигации развозит продукты по отдаленным поселкам. Так вот: «Их завербовали шпиёны, чтобы они взорвали снабженца, чтобы народ роптал от бескормицы, чтобы Голос Америки про наш поселок всякие гадости говорил».

Вторая версия, значительно менее популярная: «Все мозги пропили, хотели сбежать в Японию, кому они там нужны, пьяницы горькие, пить надо меньше».

Володеньку, «ну до тебя художником был», из-за жесткой посадки Свистка назначили заведующим клуба.

Мишка приходил, договариваться снять столовку на свадьбу. Женится на этой простигосподи Зинке. Правильно она его захомутала, так их, кобелей, и надо. За ум взялась, ребеночка родит, Мишке одна польза.

После столовки зашел в охотмаг, закупился патронами. Что-то меня измена душит, вдруг бывалый охотник патронташ с золотыми патронами в руки возьмет? Тот в два, может в три, раза тяжелее снаряжённого обычными зарядами. Беру двадцать патронов «десятки» на куличков, двадцать «тройки» на утку, двадцать «нулёвки» на гуся, пять с картечью и пять с жаканом. Билет есть, имею право, да и не спросили его. Федора Тимофеевича двенадцатый калибр не удивил, и он уже слышал про немецкую трехстволку. Поговорили о ней чуток, и мне намекнули «в руках бы покрутить». Опять пришлось ссылаться, что ружье не мое. Здесь Петра Петровича хорошо знали, и аргумент приняли без возражений.