В ту осень яблони зацвели во второй раз

У амбразуры ларька чесали языки с хозяйкой две полутётки-полубабки непонятного возраста, обе, несмотря на жару, в камуфляжных куртках чуть ли не до колен, в спортивных штанцах, в платочках, повязанных по-басмачески и серых от долгого употребления, и в резиновых грязедавах. Увидев приближающуюся Машу, обе примолкли и вместе с высунувшейся из амбразуры бизнес-Катькой внимательно разглядывали свою-чужую, медленно переводя взгляд с ног до головы и обратно, и это были не те форточные взгляды, от них кожу стягивало и холодило между лопатками.

— Здрасьте! — подошла, приветливо улыбаясь.

Мужикобабы, не шевелясь, выдержали паузу, не отвечая, и одна, похожая на вторую, спросила сухо:

— Машка, что ль?

Спросила, конечно, зная, что это Маша, как знала наверняка уже всё о ней, но встретила будто впервые, будто незнакомую. А вторая, похожая на первую, чуть сдвинулась с места, чуть улыбнулась одними глазами и поинтересовалась:

— Помнишь нас-то? Ну? — Маша, сколько ни вглядывалась, не могла вспомнить ни первую, ни вторую. — Шустрая была. Помнишь, как я тебе уши драла? Ты тогда кошке за хвост банку-жестянку привязала, а кошка-то обеспамятовала и в огороде, паскуда, все помидоры повалила, помнишь? — и широко улыбнулась, вспомнив самое приятное, что объединяло её и Машу.

Маша тоже улыбнулась.

— А-а, — ответила согласно, так и не вспомнив ни подряхлевших тёток, ни своего щенячьего подвига в давнее каникулярное время. — Ага, помню.

— Глянь-ка, — продолжала инквизиторша, — была совсем заморышем, а выросла — и вся в теле. — Ещё раз оглядела бывшего заморыша, словно не веря преображению. — Говорят, начальницей стала, шишкой, большими капиталами ворочаешь?

Маша рассмеялась в голос, откинув голову назад, радуясь, что из гадкого утёнка выросла в какого-никакого, а всё же — в лебедя.

— Ага, — подтвердила бабьи сплетни, — ворочаю, — и ещё звонче захохотала, — только чужими, — и уже все трое заржали, радуясь, что и лебедь сродни им, курам.

Дальнейшую состыковку прервало появление нового ларькового клиента. Женщины разом оборвали смех и с уже новым вниманием уставились на рослого парня, который неуверенно, даже с опаской, приближался к продуктовой амбразуре. На нём были спортивный костюм и не зашнурованные кроссовки, не загорелое скуластое лицо парня украшали застенчивые розовые пятна, а голубые глаза, пряча взгляд, перебегали с тёток на ларёк и на всё вокруг, только не останавливаясь на Маше. «Знает, котяра, на чьё сало облизывался», — весело подумала она, тоже без стеснения разглядывая пацана размерами с хорошего дядю. «Студентик-то, видать, из какой-нибудь силовой спецшколы. Морда только ещё детская, пухлая, и глаза не обнаглели. Ничего мужичок, девки, небось, гроздьями виснут».

— Здравствуйте, — поздоровался мужичок неожиданным тенорком. — Ларёк работает? — спросил, вопросительно глядя на Катерину. — Мне бы хлеба и соли, — и намерился было протиснуться поближе между двумя застывшими сфинксами, но помешала Маша.

— Сначала я, — и решительно опередила в очереди нахального увальня. — Мне тоже хлеба и растительного масла. Чё ещё? Это что? — ткнула пальцем в овальную плоскую коробочку, чуть видневшуюся за замутнённым стеклом витрины.

— Пресерва, — снисходительно сообщила бизнесменша, — она дорогая.

— Давайте, — огорошила покупательница торговку, не чаявшую уже сбыть залежалый заморский деликатес. — Конфеты какие есть?

Катерина напряглась в предвкушении удачной торговли.

— Есть, по 130 и по 250. Свежие, на днях завезла.

— По 250 какие? — допытывалась непонятливая покупательница.

Катерина передёрнула полными плечами.

— Обнаковенные: шоколадные, в золотых завёртках.

— Как называются-то? — допытывалась неуёмная Маша.

— Счас погляжу, — торговка долго рылась в коробках под прилавком, наконец, из самой нижней извлекла пару штук. — Вот, — и с трудом прочла затейливую надпись: — Белочка в лесу, значит. Гляди сама, — подала Маше, но та не стала разглядывать, а лихо попросила:

— Взвесь кило.

— Ого! — воскликнула одна из тёток. — Капиталы-то за них какие!

Но вторая заметила презрительно:

— Чё ей, не свои же, сама сказала, не жаль.

— Бабушке, — почему-то виновато пояснила внучка.

— Так ей кила-то до зимы хватит, обсосётся. Придётся в гости на чай наведаться, — и обе тётки залыбились, радуясь и фарту бабки, и возможности отведать на дармовщину недоступных шоколадок.