В тени родных деревьев

И стремился вперед, обретя твердость стали, бесстрашный и необоримый — встань у него на пути железная гора, и ту, кажется, прорубил бы насквозь! Он как бы чуял в себе новый, крепчайший спинной хребет!

Не раз спотыкался Гвинджуа, порой и не удерживался на ногах; проваливался в заснеженные лощины и с трудом выбирался оттуда, чуть не задохшись… И наконец, когда зазвонили рассветные колокола в Шатровани, Гвинджуа бодро толкнул калитку, пересек двор Тахи, и громко, не чинясь, постучал в белую, занесенную снегом дверь своего кума.

— Кто там?

— Плотник, Ноева ковчега строитель! — неуклюже пошутил Гвинджуа.

И тотчас же отозвалась Ноева голубица:

— Кто, кто?

Молодуха Дудгуба, все еще нежась в сладком полусне, угревшаяся, убаюканная мечтами об охотнике Годердзи, стояла, с шалью на голых плечах, за дверью и, вся трепеща, спрашивала нежным голосом: «Кто там, кто пришел?» — надеясь, что случилось чудо и вернулся тот, кого ждало ее сердце.

— Это я, Гвинджуа, ваш кум, крестный ваших двояшек!

Молодуха, хоть и не разобрала слов — путник едва шевелил замерзшими губами! — все же приотворила дверь, словно хотела дать проскользнуть в щелку, впустить тайком своего желанного и прильнуть к нему, прилепиться, как распластанный ком хлебного теста пристает к накаленной стенке тонэ!

— Это я… я!

Перед молодкой, все еще скованной дремотой, стоял белый, изукрашенный инеем, обвешанный сосульками стог, снежная гора. Стоял и… разговаривал человеческим языком! От страха у молодухи подкосились колени.

— Да не бойся ты, сестрица! — уговаривал бедняжку растерянный снежный человек, помогая ей подняться.

— Скажи, кто ты такой? — спрашивала, придя в себя, перепуганная насмерть молодуха. — В самом деле, не злой дух? Не оборотень?

— Да нет, какой же я злой дух? Именно, что не злой, а добрый, с крестом и миром в ваш дом вошел!

Наконец-то молодуха пришла в себя, взяла в толк, кто перед ней… И ей даже стало стыдно за свои страхи.

А Гвинджуа тер пальцами заиндевелые усы, облупливая и обламывая на себе ледяные сосульки, и бормотал:

— Это я, сестрица, Гвинджуа, ваш кум… Крестный… Грех такой вышел — забыл прощальную чашу поднять, всесвятскую… С Махарикиной горы вернулся — тяжек божий долг! Не обессудь, вынеси мне чашу или рог, чтобы я мог бремя сбросить с души!

— Пожалуйте в дом! Извините, что не сразу признала… За нечистую силу, за бесовское наваждение приняла! — сокрушалась Дудгуба.

— Нет, что ты! Я домой спешу! Дома обо мне тревожатся…

«Вот еще ненасытный! Экой ведь падкий на вино — откуда назад приплелся ради одной чарки!» — подумала разочарованная, обманутая в своих ожиданиях молодуха и принесла тамаде оба сосуда — и рог, и чашу, наполненные вином до самых краев, так, что даже несколько капель пролились ей на сорочку.

Гвинджуа набросился на вино так, словно изнемогал от жажды — прямо-таки вырвал чашу и рог из рук Дудгубы.

— Награди тебя бог! Вот теперь я очищу свою совесть перед богом и людьми!

— Пресвятая матерь божья, спаси и помилуй, прости за то, что убежал без прощальной чаши, всесвятской! То-то меня закружила вьюга, засыпали снега! Слава тебе, царица небесная! Не по злой воле я так поступил — нечаянно вышло… Прости и помилуй, даю обет — больше со мной никогда такого не случится!

Молодуха смотрела на него с изумлением: что это он несет, чудной человек!

— Прогневил я бога, невестушка, пошел ему наперекор, вздумал с ним шутки шутить по глупости! Знаешь, что он со мной сделал? Еле ушел я от смерти, на зубах у нее уже был! Небось всякий меня осудил бы и на смех поднял, кабы я сюда не вернулся! Помогай вам все святые и угодники! Да будет их благословение над этим домом! — произнес Гвинджуа благоговейно. — Все, какие ангелы действуют в небесах с времен Адама и Евы, да будут покровителями Тахи и его очага, моих крестников, всей нашей земли грузинской и всего христианского мира! И тебе помогай бог, невестушка! Господи, прости мне мое недомыслие! — радостно закончил свое благословение Гвинджуа и единым духом осушил рог и чашу, так что не оставил в них ни одной росинки. Потом сложил оба сосуда аккуратно на пороге — вручить их было некому, так как молодка тем временем зашла в дом — и, освобожденный, с легким сердцем, поспешно зашагал домой, к жене и детям…

Молодка скоро снова показалась в дверях с тарелочкой в руке: принесла гостю кусок холодной свинины и хлеба на закуску, да никого уже не нашла перед домом, а пока оглядывала двор, споткнулась о рог, лежавший под ногами на пороге, испугалась, выронила тарелку и бросилась в комнату.

Долго она дрожала в постели, накрывшись одеялом с головой, не решаясь глянуть в сторону окошка.

— Нечего и думать, это был оборотень, нечистый! Но ведь черт не пьет вина?..

Долго она ломала голову, строя догадки, и наконец заключила: «Наверно, это была душа голодного, бездомного человека!»