В свой смертный час

Петр Харлампиевич принимает меня не в генеральской форме, а в цивильном платье. На нем — мышиного цвета джерсовая рубашка, выпущенная наверх, на темные широкие брюки. Его одежда, его подтянутая худощавая фигура без демонстративной выправки, его сдержанная простота и приветливость в обращении помогают мне забыть о его генеральском звании, и я держусь с ним почти непринужденно. За пять лет моей военной юности я ведь привык трепетать перед генералом. Для меня — тогда лейтенанта — командир полка, подполковник и то был полубогом, которого я лишь изредка видел на довольно далеком расстоянии и который обладал надо мной почти неограниченной властью. Когда после войны и после демобилизации я встречал в троллейбусе рядом с собой какого-то полковника, меня невольно, по привычке, тянуло встать, отдать честь и сойти на первой же остановке.

С годами чувство субординации у меня изрядно притупилось, но вряд ли то, что было заложено в юности, когда-нибудь исчезнет совершенно.

— Хороший был офицер товарищ Ларкин… — рассказывает Петр Харлампиевич. — Грамотный товарищ. До войны в институте учился. У меня много фотографий сохранилось, где он снят. В бригаде был солдат, я его фотографом приспособил. Снимать боевые действия и вообще на память. Он много наснимал. А уж в самом конце войны отошел как-то раз с фотоаппаратом от танка, чтобы снять машину. Нас в это время обстреляли. Он и спрячься под танк. А водитель не знал, что там фотограф сидит, — развернул машину на месте… С Ларкиным я вам подберу фотографии. У меня есть такие.

— Здравствуйте, — говорит нам женщина, которая мимо нас спускается по лестнице с кошелкой.

— Здравствуйте, — отвечает Петр Харлампиевич и замолкает, как бы ожидая, пока она пройдет вниз и скроется с глаз.

Я спрашиваю, нет ли у него фотографий Андриевского.

— Нету Андриевского. Если честно сказать, я с ним мало сталкивался. Помнится, он ротой командовал. Командиров батальонов я хорошо знал. А до ротных, как говорится, руки не всегда доходили. Сколько было в бригаде пополнений! Андриевский как будто пришел к нам уже в Литве…

— Он в бригаде воевал два года. И в Белоруссии, и в Румынии.

— В Румынии? Вот как? Хороший был офицер. У меня к нему особое отношение. Он мне, можно сказать, жизнь спас. Потом вскорости он погиб.

— Здравствуйте, — говорит нам женщина, которая выходит из соседней квартиры.

— Здравствуйте, — отвечает Петр Харлампиевич и, немного помолчав, спрашивает у меня: — Докурили? Пойдемте в дом. Я вам расскажу, как было дело.