В свой смертный час

В квартире мы идем по узкому коридору мимо большой вешалки, мимо столика с красным телефоном и входим во вторую дверь направо.

Мне уже известно, что в этой квадратной комнате живет второй сын Петра Харлампиевича — студент. Но одновременно, по-видимому, она же выполняет роль гостиной. Посредине стоит стол под ковровой узорчатой скатертью. В углу у окна телевизор. В другом углу — журнальный столик. Вдоль боковых стенок вытянулись напротив друг друга диван-кровать и полированная хельга, за стеклом которой размещена парадная посуда, а на «крыше» — декоративная плетеная корзина с высокой изогнутой ручкой, наполненная пузатыми экзотическими бутылками.

По обстановке комнаты легко определить время, эпоху, но невозможно понять, кто ее хозяин. В ней нет ничего ни от студента, ни от генерала. Точно в таких комнатах я не раз бывал в гостях у писателей, радиотехников, профессоров, машинисток, актеров и продавцов…

— Старший сын у меня отдельно живет. Главный инженер. В соседней комнате — дочка с мужем, внучка. А в третьей уж мы с супругой.

— Тесновато…

— Думаем дочке кооперативную построить. Ребята не понимают, как их отцы жили. Я сам по найму работал. Семья была бедная. Мой-то отец восемнадцать лет батрачил. Четверо детей. Больше трех классов дать нам образования не имел возможности. Одно нам оставалось: идти в военное училище. Все мы, четыре брата, и стали военные. Училище всю мою жизнь направило. Там в партию вступил. Потом, будучи уже командиром, имея семью, детей, начал заниматься в вечерней школе. Семилетка. Десятилетка. Ночи сидел…

Петр Харлампиевич худощав, но у него крепкая, широкая кость, черты лица резко очерчены, волосы седы, но густы, пробор имеет четкую линию, лежит волосок к волоску.

Движения у генерала неторопливы, спокойны, уверенны. Видно, что этот человек серьезно относится к жизни. Поэтому мне нетрудно представить себе, как молодой командир сидит вечерами за кухонным столом, склонившись над школьным учебником. Упрямо, методично, медленно переворачивает он страницы, возвращается назад, никогда не перескакивает через параграф. Но все вперед, вперед…

— В академии тоже трудновато приходилось. Особенно геометрия. Ночами брал. Ну, на тройки вытягивать удавалось. Однажды, правда, двойку за контрольную получил. Все! Отчислят, думаю! Оказалось, что главное — устный экзамен. Поставили четверку. Некоторые списывали на контрольной, а на устном получили двойки, — тех отчислили.

За дверью, в коридоре, идет приглушенная жизнь. Тихие шаги. Шепот. Покашливания. Но в комнату никто не входит.

— Значит, вы Андриевским интересуетесь? — возвращается к прерванному разговору Петр Харлампиевич. — Сейчас доложу. Дело было, если не изменяет память, в Прибалтике. Нам была поставлена задача выйти к Балтийскому морю. Такое организовалось соревнование: кто первый привезет командиру корпуса флягу морской воды…

— Я читал об этой операции. Там вы предприняли обходный маневр…

— Честно сказать, — маневра не было.. Я никакого приказа не давал. Просто головной батальон сбился с дороги. Знаете, как в Прибалтике? Дорог много. Не туда повернули. Смотрим, вдалеке колонна идет. Хотели атаку предпринять. А со мной в это время были товарищи из штаба корпуса. Там, говорят, как будто должна бригада Коцюры идти. Вот, думаю, положение. Война кончается, а тут под суд попадешь. Ну, все обошлось. Мы сейчас установим точные сроки.

Он достает с хельги самодельный альбом в красном переплете: «Приказы Верховного Главнокомандующего Советского Союза товарища И. В. Сталина». На толстых страницах размером чуть ли не с газетный лист крупный шрифт и много «воздуха». В некоторых приказах, среди бесконечных перечислений взятых городов, отличившихся фронтов, соединений, фамилий командиров, мелькают короткие подчеркивания красным карандашом. Подчеркнуто всегда одно слово: «Макаров». По этому слову мы быстро устанавливаем нужные даты.

— Правильно. Так и было. К морю мы двигались по дороге на высокой насыпи. Впереди шла разведка, за ней передовой отряд, в который входила рота Андриевского, за ним сразу — я. Я всегда старался быть ближе к передовому отряду, чтобы в случае чего быстро принять решение. А впереди нас были три высоты. Вот так.

Взяв лист бумаги, Петр Харлампиевич привычной рукой изобразил на нем линию дороги, ромбики танков на ней, три овальных высоты впереди танков.

— На высотах оказалась долговременная оборона. А время — ночь. Разведку нашу они пропустили. То ли не заметили ее, то ли нарочно отрезали. А как передовой отряд подошел — ударили из всех орудий. Трассирующие очереди, раскаленные болванки так и посыпались. Начали попадать по моей машине. Да, думаю, дело плохо. Насыпь высокая — не свернешь. И вижу, танк Андриевского повернул сразу назад и заслоняет меня от снарядов. На себя принял удар. Загорелся. Героический подвиг.

Как это похоже на Андриевского! Но едва ли не в равной степени похоже на любого офицера его поколения и его склада. А сколько было таких!

— Вы уверены, что это был именно танк Андриевского?