В свой смертный час

Письмо Тане от 16 мая 1942 года

Дорогая моя девочка! Извини, что вот уже три дня я тебе не пишу. Настроение паршивое. Апатия. По-моему, влияет погода, ну и, конечно, шамовка. Что уж скрывать! Шамать охота. Эх, война, война. Да и тебе, дорогая, приходится тоже не сладко. Ведь верно? Не отказалась бы скушать грамм 500 черного хлеба? А? Черный хлеб! Кормят нас прилично, но мало. Щедринская умеренность! Иногда удается подшамать, или, как у нас говорят, подшакалить. Ужасная прожорливость. Вот сейчас я могу съесть два кило хлеба и выпить литр молока. Чуешь? Но я не унываю. Некоторым курсантам приходится туго. Их и жалко, и в то же время хочется дать по вые, то есть по шее. По-моему, если человек смеется — это нормальный человек, а если не смеется — «огонек». «Огонек» — тюремное слово, сама догадайся, что оно значит. Сегодня мы работали — строили дорогу. И то хлеб! Во всяком случае, быстро идет время и пользу приносишь. Я тебе еще не рассказывал, что 1 Мая был в карауле. Охраняли одно здание, весьма и весьма загадочное. Но это не наше дело! Главное, что впервые я оказался в отличной теплой, светлой комнате с диванами, кушетками, мягкими стульями. Нажучил ребят, чтобы были вежливы с посетителями. Признаться, говорю им это, а сам чуть не через слово сажаю, как мама говорила в детстве, «дурными словами». Ну ничего — настанет время, отучимся. Эх, май, Первый май! Вместо рюмки вина и любимой девушки я имел винтовку и старый противогаз. Так много в эти дни я думал о маме, Москве и особенно о тебе. Скорей бы кончилась эта война! Ничего, Таненок, скоро, скоро мы будем опять вместе в родной Москве.

Я писал тебе, что меня сделали младшим командиром? Я научился в командирах довольно ценным вещам. Теперь я прилично могу командовать, могу работать с людьми, научился обнаруживать их слабые и сильные стороны. Все это мне здорово пригодится на фронте, так как, по-моему, самое главное — хорошая, громкая команда!

7 мая у нас было приключение. Нам сделали уколы от тифа, кашля и еще черт знает от чего. После ужина многие имели около 40 температурочку. Я залег на свою верхнюю коечку и довольно громко собачил все на свете. Но это еще хорошо. В три часа ночи нас подняли: приказ — в поход «марш и встречный бой». Интересуюсь! Было на что посмотреть! Курсантики ракообразно сползают с коечек, садя на весь Саратов. Смотря на это и чувствуя адскую боль, решил, что все-таки я человек, а не ишак. Делаю разворот на койке на 180 градусов и собираюсь спать дальше. Не тут-то было. Стаскивают. Да, поход дай боже. Нач. санслужбы сказал: «Я за этих людей не отвечаю…»

Всего нельзя написать: и так может здорово попасть. Не дай бог таких приказов на фронте!

Да, Таненок, как вы встретили мое двадцатилетие? Напиши. Ты спрашивала, на каком факультете лучше заниматься. По-моему, на самолетостроительном. Как сдала экзамены? Не засыпалась, грешным делом, как какой-нибудь несчастный интеллигентик? Тебе, наверно, дюже достается! Терпи! Вот скоро приеду, буду тебе помогать. По хозяйству, конечно. Помнишь наш уговор: ты инженер, я — домашняя хозяйка? Скорей бы выпуск — и на фронт! Ну, пока все. Часика через два накатаю еще письмишко. Ладно? Крепко целую. Чернорабочий Андриевский.