В сумрачном лесу

Во что я впуталась? Почему я не задала ему ни единого вопроса, когда он вышел из фанатично охраняемой крепости-квартиры Евы, таща за собой чемодан? Какая разница, кто он такой? Он мог быть самим Давидом Бен-Гурионом, но какое до этого дело женщине, одержимо охраняющей бумаги после смерти своей матери, женщине, которая заявляет, что ощущает с этими бумагами биологическую связь, которая изо всех сил бьется за то, чтобы сохранить их, и как-то сказала, что позволит забрать их только через свой труп? Что заставило меня поверить, что Фридман с его жилетом, усыпанным карманами, и затемненными очками – именно тот человек, которому предоставят особые привилегии, разрешат забрать хоть страницу, не говоря уж о целом чемодане?

Но теперь было уже поздно задавать вопросы. Косолапая девушка-солдат вернулась и молча подала мне знак идти за ней. Она сутулилась при ходьбе – одна из тех девушек, которые годами идут по узкой и низкой пещере своей жизни, пока однажды, если повезет, не вырвутся под открытое небо. Девушка подвела меня к крытому джипу с сиденьями вдоль стенок, который, наверное, использовался для перевозки солдат.

– Залезайте.

– Туда? Ну нет. Я никуда не поеду, пока мне кто-нибудь не объяснит, что происходит. Я имею право с кем-нибудь поговорить, – сказала я. – Пусть позвонят в американское посольство.

Девушка цокнула языком и повела плечами, чтобы сдвинуть лямку тяжелого ружья.

– Поговорите, конечно, поговорите. Не волнуйтесь. Беспокоиться не о чем. Можете звонить, кому хотите. У вас есть телефон, так?

– Я писатель, мои романы публикуют во многих странах, – тупо сказала я. – Вы не можете вот так просто взять и увезти меня без обоснованной причины.

– Я знаю, кто вы, – сказала она, убирая с лица прядь волос. – Мой бывший парень подарил мне одну из ваших книг. Если хотите знать, книга не в моем вкусе. Не обижайтесь. Но вы просто успокойтесь, ладно? Все в порядке. Чем скорее вы залезете в джип, тем скорее поедете. Шехтман за вами присмотрит.

Она сказала что-то шутливое на иврите высокому солдату, сидевшему в кузове джипа, у которого было лицо как у многих мальчиков, с которыми я училась в старших классах. Он протянул руку, чтобы помочь мне залезть, и этот жест вызвал у меня растерянное доверие, или, может, я просто слишком устала, чтобы спорить дальше. Под брезентовой крышей джипа пахло резиной, плесенью и потом.

Водитель запустил двигатель, но тут девушка хлопнула себя по лбу. Она велела Шехтману подождать минуточку, а тот передал указания сидевшему впереди водителю. Потом, пока она бегала за тем, что забыла, Шехтман положил руки на колени и улыбнулся мне.

– Ну как, – сказал он, – вам нравится Израиль?

Девушка-солдат вернулась и привела за ошейник собаку Фридмана. Я запротестовала и попыталась объяснить, что собака не моя, что она принадлежит Фридману, но девушка, похоже, не представляла, кто такой Фридман, она уже забыла о его существовании. Какая милая собака, сказала она, почесывая пса за обвисшими ушами. Она хочет завести такую же когда-нибудь, когда наконец выберется отсюда.

– Ну и отлично, – сказала я с надеждой, – можете взять эту.

Но Шехтман вылез, взял старую собаку на руки и поднял ее в джип, и на мгновение, пока он держал ее на руках, я подумала, что мы трое напоминаем какую-то безумную версию яслей. Потом собака слезла на пол и, словно зная что-то, чего я не знала – как будто она тоже забыла о существовании Фридмана, – она лизнула мои колени, дважды обернулась вокруг себя и легла, свернувшись, у моих ног. Девушка-солдат протянула пластиковый пакет, в котором я привезла из квартиры сестры смену одежды и купальный костюм, и Шехтман аккуратно убрал его под сиденье рядом с чемоданом Фридмана.