В сумрачном лесу

– Деревьев у нас хватает. Теперь проблема в воде. Последнее, что я слышал, – это что они там работают над превращением соленой воды во фрукты. Не удивлюсь, если тебя попробуют вместо деревьев уговорить вырыть дыру в земле. Мемориальный резервуар Эдит и Соломона Эпштейн.

Эпштейн представил себе дыру имени своих родителей и падающий в нее зимний дождь.

– Ну конечно же, деревья все еще сажают, – резко сказал он. – Так ты сможешь мне найти телефон? Если не сможешь, я попрошу консьержа.

Но Моти ни за что не допустил бы, чтобы Эпштейн обратился к кому-то другому с поручением, которое он мог выполнить сам и за которое был шанс потом что-то получить.

– Дай мне полчаса, – сказал он Эпштейну, зажигая сигарету и выдыхая дым в телефонную трубку. Он пообещал, что, когда доедет до Петах-Тиква, кое-кому позвонит. Вроде бы он знает одного человека, у которого связи в этом фонде. Эпштейн в этом и не сомневался: Моти воевал на трех войнах, дважды женился и разводился, имел больше профессий, чем Эпштейн мог запомнить, и он в состоянии был найти что угодно и кого угодно.

– Скажи им, что я хочу создать лес. Сосны – докуда видит глаз.

– Ага, лес на два миллиона долларов, я им скажу. Но боже ты мой, это больно слушать. Если передумаешь, могу показать тебе отличное местечко, сплошь стекло и итальянский мрамор и джакузи с видом до самой Сицилии.

Однако днем Моти перезвонил и сказал Эпштейну, что договорился обо всем.

– Встречаемся с ними завтра, – сказал он. – В час дня в «Кантине».

– Спасибо. Но тебе приходить не обязательно. Это не в твоем вкусе. Там не будет голых женщин.

– Вот это меня и беспокоит. Что ты делаешь с твоей жизнью – это твое дело, но тебе шестьдесят восемь, Юда, ты не будешь жить вечно, и вот ты наконец разведен и свободен, а думаешь при этом только о раввинах и лесах и не обращаешь внимания на то, что везде всегда есть голые женщины. Я на одну сейчас как раз смотрю, на ней желтый сарафан. И это такая радость, скажу я тебе, какой тебе никогда не даст лес в память о твоих родителях, которые, насколько я помню, никогда деревьями не интересовались. Или я не прав, Юда? А вот женщина… такое твой отец, да благословенна будет его память, мог бы понять. Подумай о том, что я тебе говорю. Увидимся завтра в час, – сказал он и, прежде чем отправиться с визитом соболезнования, который был у него в планах, позвонил владельцу «Кантины» и попросил отложить самую дорогую бутылку шардонне.

Через несколько дней Эпштейн стоял на вершине горы, а рядом с ним были глава отдела по работе с населением Еврейского национального фонда, одна из экспертов фонда по лесоводству и Моти, который настоял на том, что поедет с кузеном, а со своей работы в компании по торговле недвижимостью он может отпроситься. Директор Еврейского национального фонда по развитию находился сейчас за границей, но Эпштейн отказался ждать, и к нему направили главу отдела по работе с населением, маленькую пиарщицу в дешевых темных очках, на которой сегодня были неудобные босоножки. Она весь день провела за рулем и, свозив его на три разные площадки, уже практически исчерпала все, что могла предложить населению, и начала терять терпение. Последняя площадка, на которую она его возила, сильно пострадала от лесных пожаров и отчаянно нуждалась в восстановлении. Его дара было бы достаточно, чтобы заново засадить всю пострадавшую территорию, объяснила она. Когда-нибудь его дети придут погулять в прохладной тени леса имени их бабушки и дедушки, и дети его детей, и, милостью Божьей, еще и их дети потом.

Но Эпштейн, оглядев пейзаж из обгорелых пней, покачал головой.

– Не то, – пробормотал он и пошел обратно к машине.

А что он конкретно ищет, поинтересовалась глава отдела по работе с населением, догоняя его.

– Вы же слышали, – вставил Моти, снова плюхнувшись на заднее сиденье рядом с экспертом по лесоводству, молодой женщиной в шортах цвета хаки, которая прекрасно разбиралась во всем, что касалось деревьев, и, с точки зрения Моти, единственная делала этот день терпимым. – Он говорит «не то» – значит, не то. Ялла!