В стране кораллового дерева

Дженни вдруг подумала, что они не были еще так близки за последние несколько месяцев. Внезапно она осознала, как ей будет не хватать Рахель Гольдберг, если вдруг умрет и она. Ей будет не хватать Гольдбергов как матери и отца, которых у Дженни давно не было. Она поцеловала приемную мать в каштановые волосы и обняла ее так крепко, как только могла. Сначала Рахель колебалась, но потом решительно ответила на объятия приемной дочери.

— Не плачь, мама, не плачь, — прошептала Дженни.

Рахель Гольдберг улыбнулась.

— Но мне нужно поплакать, — воскликнула она, — как иначе я смогу вынести все это?! Это просто разрывает мне сердце, Дженни, просто разрывает. Мой Гершель и я, мы никогда не расставались, с тех пор как поженились, никогда, ни на один день!

Дженни молчала. «Да, — подумала она, — как это можно выдержать, если не плакать?» Может быть, до этого она слишком мало плакала, может, поэтому боль все еще живет в ее душе и с ней невозможно совладать? Может, и ей стоит поплакать из-за того, что произошло в ее жизни?

Девочка погладила приемную мать по голове и почувствовала, как по щекам текут слезы. Впервые за долгое время Дженни ощутила облегчение.

А потом ее охватили боль и печаль.

Анна прижала ладони к больной голове и уперлась локтями в дрожащие колени. Утром ненадолго заходила Дженни, принесла немного хлеба, фруктов, куриного бульона и весть о смерти сеньора Гольдберга. В доме Бруннеров-Вайнбреннеров дела не становились лучше. Ленхен пришла в себя после жара, но Элизабет лихорадка быстро добивала — не было признаков того, что болезнь вскоре пройдет. Глаза матери налились кровью. К тому же начались кровотечения изо рта и из носа. Элизабет несколько раз рвало, она страдала также от поноса. Мать болела тяжелее, чем все остальные. Анна продолжала бороться, но втайне опасалась, что Элизабет не выздоровеет. Генрих и Марлена уже хорошо себя чувствовали; отец даже требовал водки, словно ничего не случилось.

— Ты не можешь порадовать отца, бессердечная женщина! Я не в силах подняться, а тебе все равно.

Анна молча приносила ему еду и следила за тем, чтобы его подушки и одеяла были тщательно взбиты, комната проветрена, а ночной горшок пуст. Но отец продолжал издеваться над ней. С пеной у рта он поносил Анну грязными словами, которые только приходили ему в голову.

«Он выздоравливает, — пронеслось у нее в голове, — он выздоравливает. Как я могу это вытерпеть? Столько хороших людей умирает, а он выздоравливает!» Анна понимала, что ей нужно стыдиться таких мыслей, в конце концов, речь шла о ее родном отце, но не могла. Он еще никогда не был ей так отвратителен.

Юлиус принес известие, что Лука и Мария тоже заболели. Мария продолжала болеть, а Лука умер вскоре после того, как заразился.

«Какая сволочь может нападать на умирающего человека?.. Кто способен на такое?»

Анна думала о том, что многие заболевшие не пошли в больницу. И не только потому, что об этом месте и врачах рассказывали ужасные истории, но и просто из боязни оставить там то немногое, чем они владели. Анна закрыла лицо руками и все еще не хотела ни на что смотреть. Просто не хотела смотреть на мир, наполенный болезнью, лицемерием и злобой. Неужели к нападению приложил руку Эдуард или Густав? Наверное, все-таки Густав. Эдуард не мог этого сделать, в этом она была уверена. Анна прикусила губу. «Нет, любимый старший брат не мог напасть на Луку и Марию, это невозможно». «Но ты не можешь быть в этом уверена до конца», — твердил голос в ее голове. Анна встала. Может, ей удастся избавиться от этой мысли, если она возьмется за работу? Может, тогда она сможет отделаться от подобных раздумий?

Анна шла к больным, меняла холодное полотенце на голове у Элизабет и приносила Генриху и Ленхен по тарелке супа. Генрих уже достаточно окреп, чтобы есть самостоятельно, но настаивал на том, чтобы его кормили. Пока Анна ложку за ложкой вливала в него суп, она думала о Юлиусе. Она запретила ему приходить, чтобы он не подвергал себя опасности.

«Ах, Юлиус, — женщина поджала дрожащую нижнюю губу, — теперь ты мне нужен. Теперь ты мне очень нужен».

— Ты плачешь, девка?

«Проклятье!»

Анна снова сконцентрировалась на тарелке с куриным супом. Почему ей приходится возиться с отцом?

— Нет, отец.

— Плачешь по своему кобельку? Да, у меня есть глаза. Куда же он подевался, твой милостивый господин? Бросил тебя, как бросают крысы тонущий корабль?

Анна вдруг почувствовала, как отчаяние куда-то исчезло, а на его место пришла холодная ярость. Она с грохотом поставила тарелку на столик рядом с кроватью отца и встала.

— Нет, отец, он меня не бросил. А теперь ешь сам. У меня еще много дел.

Глава седьмая