В среду пошел снег

«сталинке», она то приседала, то подпрыгивала, то похлопывала себя по ноге, той самой, что ампутировали у мужа, темным каким-то инфернальным образом полагая, что душа

мужниной ноги переселилась в ее мясистую ляжку, и теперь, разумеется, с

экзистенциальной точки зрения, у нее не две, но три ноги.

«Квартирка-то славная! - хихикала она, внутренне сжимаясь от того паскудного чувства, что испытывают люди, втайне надеясь на скорую смерть близкого человека. - Чудесная

квартирка!»

Поначалу ей даже и в голову не пришло навестить мужа в госпитале. Впрочем, по

прошествии некоторого времени она оклемалась и даже собрала мужу сверток, вложив в

него дебелую курицу, два почерневших яйца и огурец, очертания которого навели ее на

гадкие мысли. Причесываясь перед зацелованного зацелованным мухами зеркалазеркалом,

она то и дело поглядывала в сторону свертка, заливалась краской и махала пухлой лапкой

своему отражению, мол, будя, будя!

Выходя, беззлобно стрельнула глазом глазами в на старую кошку невообразимой

расцветки, что примостилась на серванте, погрозила ей отчего-то пальцем и вышла,

прижав к груди сверток.

По пути в госпиталь она сумрачно насвистывала дикие совершенно мелодии, потаенно

представляя себе то огурец, то безногого мужа. Причем чем ближе она подходила к

зданию госпиталя, тем более ассоциировался муж именно с огурцом, у которого отняли

половину. Входя в черные от времени и страдания двери больницы, она подумала даже о

том, чтобы уговорить лечащего врача ампутировать Евгению Валентиновичу вторую ногу,

для симметрии.

В больнице царил смрад. В полутемных пахучих коридорах бесцельно слонялись

умирающие. Многие из них слишком отчаялись уже, чтобы говорить, и лишь протягивали

вперед истощенные руки. То и дело проносились коридорами остервенелые нянечки, из

кабинетов выглядывали жирные усатые врачихи, облаченные в желтые от мочи халаты.

Жена Евгения Валентиновича даже было растерялась от этой суеты. Поймав за шиворот

тусклую полуживую старуху-сиделку, она засипела ей в ухо:

- К Щекоткину, в третье!

- Ампутант? - пискнула старуха. - Вверх по лестнице и направо. - Тотчас же, ощерившись, куснула жену за ладонь, вывернулась и, набычившись, побежала прочь.

Озадаченная и ошеломленная женщина еще некоторое время блукала блуждала по

коридорам. На счастье, ей встретился хилый старик-офтальмолог, заросший бородой до

бровей. Участливо взял он ее за руку и, непрерывно шамкая, довел до хирургического

отделения.

- Вашему мужу нужны новые глаза, - заявил он, - новые бирюзовые глаза.

Щекоткина в ужасе уставилась на мудрого офтальмолога, но он уже спешил прочь, роясь в

карманах, словно именно там надеялся отыскать новые глаза для ее мужа.

Подойдя к палате, за дверью которой в тоскливом одиночестве лежал Евгений

Валентинович, Щекоткина остановилась и было повернула назад - до того ей вдруг

расхотелось смотреть на обезображенного супруга, но все же пересилила себя и шагнула

внутрь. Евгения Валентиновича она заметила не сразу. Его кроватка стояла в темном углу, против окна. Сам он, укутанный по шею в несвежее одеяло, казался крошечным и почти

уже нездешним. Щекоткина внутренне вздохнула с облегчением: судя по прозрачному

совершенно лицу, супругу осталось недолго.

Евгений Валентинович лежал на спине, часто и быстро дыша. Обрубок левой ноги

угадывался под одеялом. Лицо его было суровым и гордым, нос дерзко торчал вперед.

Почувствовав укол скорби, подобный булавочному, Щекоткина вздрогнула, но тотчас же

взяла себя в руки. Теперь, когда смерть мужа казалась ей неизбежной и скорой, она могла

позволить себе его пожалеть и даже немного полюбить. Ей казалось, что культивируя в

себе это благородное чувство, она вернет толику своей былой красоты.

Стоя над кроваткой Евгения Валентиновича, она испытывала противоречивые эмоции. С

одной стороны, ей было немного жаль старика - все же нога, нога… С другой стороны,

вид его - впалые щеки и яростное положение губ раздражали и внушали легкий страх. То

ей казалось, что старик уже умер и движение простыни вызвано не дыханием, но

трупными червями, копошащимися в груди его, то грезилось, что в районе отрезанной

ноги подозрительно топорщится простыня.

«Хоть бы помер, нелюдь», - вдруг подумалось ей. Мысль была ясной и недвусмысленной.

Разумеется, Евгений Валентинович должен умереть. Так будет лучше для всех.

Внезапно муж открыл глаза. Его зрачки черными точками плавали в желтоватом месиве

радужной оболочки. Бессмысленно оглянувшись, он не сразу заметил жену, а заметив ее , не сразу признал.

-Го-о… - булькнул он.

Скорчившись в приветливой гримасе, Щекоткина присела на краешек стула.

- Ко-о-о… - жалобно замычал муж.

- Что, Женечка, болит?

- Кошка! - наконец выдавил из себя старик. Лицо его побагровело. Глаза беспокойно

бегали по углам палаты.

Щекоткина напряглась. Странно и дико было услышать от мужа не приветствие, но слово

«кошка», в самом звучании которого было нечто зловещее. Странно и дико было и то, что

на секунду ей показалось, что она понимает, почему муж спросил ее именно о кошке. Ей

стало стыдно. Впрочем, чувство это тотчас же прошло, уступив место раздражению.