В списках спасенных нет

Полковский, казалось, делал все возможное, чтоб поддерживать эту репутацию: он брался за самые невероятные операции, лез в наиболее опасные места, искал встречи с врагом, сражался с самолетами, нападающими на него, и один уже сбил. Во время воздушной бомбардировки он выходил на верхний, не защищенный броней, мостик, и оттуда управлял кораблем, не замечая, что его обстреливают из пулеметов, что пули шмыгают мимо. Однажды пуля даже сбила фуражку. Он нагнулся и поднял ее. Мимо пролетела другая пуля и слегка обожгла руку. Полковский надел фуражку и продолжал командовать. Самолеты пикировали, бомбы падали в воду около бортов, но за все плавания ни одна не задела судно.

Команда привыкла к капитану, но по-прежнему не понимала его.

Афанасьев безотчетно полюбил молчаливого Полковского, неизменно стоявшего на мостике у переговорной трубы; он с трепетом ждал той редкой минуты, когда Полковский обращался к нему с каким-нибудь распоряжением или просьбой.

Теперь он уже убежденно защищал капитана, если Борис или старший механик нападали на него или по-своему расценивали его действия.

— С нашим капитаном мы не пропадем, — говорил он, когда приятели собирались в каюте покурить и Борис набивал трубку, беря табак из банки Афанасьева.

— Только под воду пойдем, — саркастически улыбался Борис.

— Не смей так говорить о нем, ты ничего не понимаешь! — возражал Афанасьев.

А Полковский, казалось, все делал, чтобы поддерживать свою репутацию обреченного.

Как-то пароход стоял в Керчи на ремонте. Пары были спущены, и Полковский мылся под холодным душем в ванном отделении своей каюты. Ему показалось, что в ванной темно, он открыл иллюминаторы и взглянул на берег. Рабочие убегали с причала. Захлебываясь свистом, «кукушка» тянула состав. В порту началась зенитная стрельба. Полковский стал намыливать голову.

После первого взрыва бомбы экипаж сошел на берег; и только тут заметили, что нет капитана. Афанасьев вновь поднялся на покинутое судно. Капитан мог быть только в своей каюте, Афанасьев направился прямо туда и еще с порога крикнул:

— Андрей Сергеевич! Бомбардировка! Предложено уйти в убежище!

Ему никто не ответил.

Гул моторов самолетов все нарастал. Судно от близкого взрыва содрогнулось. По корпусу и надстройкам забарабанили осколки.

Афанасьев зашел в каюту и услышал в ванной шум. Он открыл дверь и увидел под сильной струей воды голое тело Полковского.

— Андрей Сергеевич! — позвал штурман. — Идемте скорей. Бомбежка!

Полковский не ответил. Штурман растерянно стоял, прислушиваясь к новому взрыву за бортом, и не знал, что делать.

— Закройте дверь, — сказал Полковский.

Штурман вошел в ванную и стал раздеваться.

— Вы что это? — сказал Полковский, смывая мыло.

— Мыться, — сердито ответил штурман.

— Ступайте в убежище.

— А вы?

— Я месяц не мылся.

— Я тоже, — раздраженно сказал Афанасьев и небрежно бросил брюки на диван.

Полковский привернул маховичок и струя утихла. Только капли гулко падали в ванну.

— Сейчас же ступайте вон, — строго сказал Полковский.

Афанасьев покорно вышел из ванной. Уходя, он слышал, как вновь зашумел душ.

После бомбардировки Борис взял Афанасьева под руку и, проводив его на корму, иронически спросил:

— Ну?

Афанасьев вырвал руку и гневно сверкнул глазами:

— Второй штурман Назаров! Завтра к двенадцати часам подшкиперская чтобы была готова! Вы отвечаете головой.

— Есть, — ответил Борис, издевательски улыбаясь глазами. — Можно идти?

— Идите, — сказал Афанасьев и с тоской подумал: «Неужели он прав?»

В штабе флота о Полковском тоже сложилось нехорошее мнение. «Аджарии» стали поручать рейсы в менее опасные районы, где реже были возможны встречи с врагом.

Полковский сначала недоумевал, потом пришел к Блинову и спросил:

— Почему я плаваю у берега?

Блинов намекнул, что транспортное судно существует для того, чтобы доставлять грузы, а не для боя с военными кораблями противника.

Полковский опустил голову, и по его лицу нельзя было догадаться, какие чувства волнуют его; оно, как обычно, оставалось равнодушным, бледным и спокойным. Посидев немного в кабинете Блинова, он встал и, не сказав ни слова, ушел.

Через несколько дней его сняли с судна и, под предлогом ожидания получения орденов за потопление подводной лодки и уничтоженный самолет, перевели в резерв. На его место назначили капитана-наставника, известного черноморцам своей осторожностью. Моряки втихомолку называли его перестраховщиком. Неожиданно судно отправили в срочный и ответственный рейс.

Полковский молча перенес и этот удар. За час до отхода «Аджарии» он уложил в маленький чемодан несколько пар белья и верхних рубашек — весь свой гардероб. Потом обошел каюту, потрогал барометр, закрыл иллюминатор, шкаф, положил ключ на стол и, взяв плащ, навязанный ему Верой, с которым теперь он никогда не расставался, еще раз окинул взглядом каюту и поднял чемоданчик.

Кто-то тихо постучал.

Дверь медленно открылась и, на пороге показался Афанасьев с фуражкой в руке, прижатой к груди.

— Войдите, — кивнул Полковский.

Штурман был расстроен.

— Вы уже? — сказал он дрогнувшим голосом.

Полковский положил плащ на стол и опустил чемодан.