В сладостном уединении

Пруденс почувствовала, что ее ладони стали влажными. Конечно, она расстроилась — это уж совсем ни к чему, что из-за нее в доме поднялась суматоха. Еще раз извинившись, поспешила наверх, стараясь успокоиться. Быстро переоделась и опять спустилась вниз к женщинам.

— Скажите, и что же, Колин нанял вас из-за длинных ног, или вы в самом деле умеете печатать? — встретила ее столь странным вопросом Джульета.

Оцепенев от такой дерзости, Пруденс не сразу нашлась, как ответить.

Видимо понимая это, Джульета, рассмеявшись, сказала:

— Уж поверьте, я-то знаю моего брата!

— Я опытная секретарша, — решительно отрекомендовалась молодая журналистка.

— О, не сомневаюсь! — продолжила Джульета. — Но это вовсе не означает, что брат нанял вас только поэтому. Полагаю, вы не столь наивны, как притворяетесь. Не пробыли здесь и двух дней, а я уже наслушалась сплетен о вас с Колином. Я ничего не имею против, пожалуйста, вы взрослые люди! Однако, если вы на самом деле такая наивная, позвольте вас предупредить: мой брат — взрослый мужчина. И еще хочу вас предостеречь — он не любит, когда его водят за нос.

Пруденс почувствовала, что покраснела, и была рада, когда кот запрыгнул ей на колени, — можно было опустить голову и занять руки.

— Если я вас обидела, простите, — мягко договорила Джульета.

— Со своей стороны могу добавить, что Колин заинтересовался вами, — дружески коснувшись плеча девушки, произнесла Моника. — Сегодня, когда он обнаружил, что вас нет, это было видно по его глазам. Вообще он здорово изменился…

Пруденс смутилась вконец. Всегда неприятно, когда с тобой вот так говорят о сокровенном, да еще если это делают малознакомые люди. К тому же, предположение Моники, разумеется, совершенно не соответствующее действительности, почему-то все равно заставило сердце биться сильнее… Пруденс смело посмотрела ей в лицо, однако не обнаружила ни насмешки, ни злорадства, ни желания обидеть. Обе женщины вели себя спокойно, настроены были явно доброжелательно. Пруденс не почувствовала их желания ее разговорить, вызвать на откровенность. Видимо, просто так, коротали скучный день в болтовне…

И тут в зал ворвался разгневанный Колин. Скорее всего, дверь, не окажись она такой прочной, разлетелась бы в щепки.

— Черт побери, где вы были? — спросил он грозно, останавливаясь перед Пруденс и не обращая никакого внимания на Джульету и Монику, сидящих у огня.

Несмотря на не очень-то приятную ситуацию, невозможно было не отметить, что рассерженный Колин был фантастически красив.

— Ходила в деревню, — спокойно ответила она. — Вернулась уже минут двадцать назад. Вы меня искали? Спасибо за заботу, но, право, не стоило беспокоиться…

— Не стоило! — взорвался Колин. — Вы могли лежать в канаве со сломанной ногой!

— Ах, как драматично! — парировала Пруденс. — Вместо детских книг вам следует писать мыльные оперы!

Он безмолвно уставился на нее, а она тайком позлорадствовала.

Не говоря больше ни слова, Колин вылетел из зала, и было слышно, как затопал вверх по лестнице.

— А вы не такая уж наивная, как я предполагала, — холодно заключила разыгравшуюся сцену Джульета.

На следующее утро Джульета и Моника уехали в Эдинбург, а Пруденс начала работать с Хейли Монтгомери. Пока она решила не открывать карты — в ее распоряжении были две недели. Правда, представлялись они ей весьма мрачными. Колина не было видно с тех пор, как он пулей вылетел из зала. Следовало полагать, что все отношения между ними окончательно порваны.

Работа с писателем захватывала ее. Он пригласил секретаршу в маленькую комнату на третьем этаже, выходившую окнами на развалины аббатства, где были только стул и стол, да пишущая машинка, и вручил горы бумаг, исписанных от руки и частично отпечатанных. Это был его первый роман после десяти лет молчания. Пруденс предстояло все перепечатать.

Завтракали они вдвоем.

— Издатель у вас уже есть? — невинно поинтересовалась Пруденс.

— Точно не знаю, — ответил Монтгомери. — Думаю, найдется, при желании.

— Значит, литературный мир пока не знает, что вы написали новый роман?

Он рассеянно посмотрел на нее. Одет Хейли был просто, очень по-домашнему, и Пруденс подумала: "Кто бы поверил, что передо мной сидит лауреат Пулитцеровской премии!"

— Вы правы.

"Эллиот будет в восторге", — порадовалась она.

— А почему вы снова взялись за перо?

— Почувствовал необходимость.

"Эту фразу запомнить нетрудно", — отметила Пруденс.

— Вам понравилось то, что вы написали?

— Я не стал бы просить вас печатать, если бы не был удовлетворен этой вещью.

Тут она поняла, что Хейли ждал этого вопроса, чтобы исправить сказанное им при их первой встрече. Тогда он явно перегнул палку, высказав сомнение, может ли вообще теперь писать.

— Да, конечно, это глупый вопрос. Пруденс вспомнила, как Эллиот говорил ей, что журналистские вопросы не могут быть глупыми. Грубыми, нетактичными, бесцельными, основанными на сплетнях, какими угодно, но никогда — идиотскими. Любой может оказаться именно тем, чем надо, дабы расколоть собеседника.