В родном углу

«Первую ночь безъ брома спалъ и безъ лѣкарствъ. Этого со мной-давно ужъ не было, — подумалъ онъ, и чувствовалъ при этомъ удовольствіе, что онъ относительно бодръ и свѣжъ. Его только знобило слегка, ощущалась „гусиная кожа“ и по спинѣ какъ-бы ползали мурашки. Онъ ежился и пряталъ въ рукава свои сложенныя на груди руки. — Но эти странные сны съ прадѣдушкой моимъ… — продолжалъ онъ разсуждать. — Возможно, что если-бы я на ночь принялъ брому съ ландышами, то этихъ сновъ и не было-бы. Стало-бытъ, я спалъ все-таки тревожно… хотя пульсъ, когда я просыпался, былъ нормальный. Странно только, отчего я не испугался во снѣ, когда дѣдъ со мной разговаривалъ? И какъ явственно я его видѣлъ! Мундиръ съ высокимъ воротникомъ, нависшія густыя брови, глаза… точь-точь, какъ на портретѣ… Странно… Наяву, когда мнѣ показалось только, что портретъ прадѣда мигнулъ, — я похолодѣлъ и мнѣ дурно сдѣлалось, а во снѣ, какъ ни въ чемъ не бывало. Впрочемъ, во снѣ я не сознавалъ, что я знаю его только по портрету».

Рабочіе, дѣлавшіе ледяную гору, тотчасъ-же поклонились Сухумову, когда онъ подошелъ къ нимъ. Поклонился и управляющій, освѣдомившись, хорошо-ли Сухумовъ почивалъ.

— Ладно-ли такъ будетъ, Леонидъ Платонычъ? — спросилъ онъ про гору. — Достаточно-ли высоты-то?

— Конечно-же достаточно. Вѣдь это просто, чтобы имѣть какой-нибудь предметъ для дѣланія моціона.

— Ну, вотъ и отлично. Вечеромъ передъ ужиномъ кататься будете. Мы вамъ тутъ два фонарика на столбикахъ поставимъ. У насъ фонари есть. При бабенькѣ вашей покойницѣ очень часто зажигали, когда гости наѣзжали въ ночевку. Кряковы помѣщики пріѣдутъ, бывало, такъ въ двухъ экипажахъ… Одинъ подъ себя, другой подъ прислугу… Сама съ горничной, самъ съ казачкомъ. Тоже покойники теперь, царство имъ небесное.

По протоптанмой въ снѣгу дорожкѣ Сухумовъ прошелъ въ оранжерею. Оранжерея топилась, но въ ней ничего «не выгонялось», а только «отдыхали» при невысокой температурѣ декоративныя растенія: мирты, лавры, хвойныя, кротоны, фуксіи, герани. Даже черенковый разсадникъ былъ пустъ. Впрочемъ, въ ящикахъ тянулся лукъ, «посаженный на перо», то-есть для зелени. У оранжерейнаго борова стоялъ молодой русскій парень въ кожаной курткѣ и валенкахъ и мѣшалъ въ прогорѣвшей топкѣ уголья. Онъ снялъ шапку и поклонился.

— Садовникъ? — спросилъ его Сухумовъ.

— Изъ помощниковъ, ваше превосходительство. Садовника отказали послѣ смерти ихъ превосходительства Клеопатры Петровны, и теперь я за него, — проговорилъ парень, помолчалъ и прибавилъ:- Но я все могу… Если надолго изволили сюда пріѣхать, то я могу для вашего превосходительства гіацинты и тюльпаны начать выгонять. Луковицы у насъ есть. Розы можно приставить для выгонки.

— Проживу, проживу здѣсь… Выгоняй… Отчего-же… Гіацинты и розы очень пріятно, — отвѣчалъ Сухумовъ. — Но превосходительствомъ напрасно меня величаешь. Я не дослужился еще до превосходительства, — прибавилъ онъ. — А цвѣты я люблю.

— Слушаю-съ… — поклонился парень. Вернувшись изъ оранжереи домой, Сухумовъ рѣшительно не зналъ, что ему дѣлать. До завтрака было еще далеко. Онъ прошелъ въ кабинетъ. Кабинетъ былъ съ дубовой отдѣлкой, съ тяжелой мебелью, съ большимъ письменнымъ столомъ на шкафчикахъ, но письменныхъ принадлежностей на немъ не было. Столъ былъ пустъ. На немъ стояли только остановившіеся маленькіе бронзовые часы съ фигурой лежащаго около скалы Водолея и тоненькой витой хрустальной палочкой, изображающей текущую изъ скалы воду въ небольшой кусочекъ зеркальнаго стекла.

По стѣнѣ стояли два большихъ шкафа съ книгами, давно не мытыя стекла которыхъ закоптѣли и отливали цвѣтами радуги. Онъ посмотрѣлъ на корешки переплетовъ, мелькнули Мольеръ, Дидро.

«Вотъ дѣло… — подумалъ Сухумовъ. — Надо будетъ разобраться въ книгахъ. Можетъ быть здѣсь есть что-нибудь и очень цѣнное, рѣдкое».

Но сейчасъ ему разбираться не хотѣлось. Онъ присѣлъ въ пыльное кресло, закурилъ папиросу и сталъ разсматривать трещины въ лѣпномъ потолкѣ.

«Вотъ здѣсь за этимъ столомъ сиживалъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, и мой прадѣдъ Игнатій Васильичъ, разгибавшій для своего удовольствія лошадиныя подковы», мелькнуло у него въ головѣ.

Мысли Сухумова опять перешли на сегодняшній сонъ съ снившимся ему прадѣдомъ.