В родном углу

Въ шашки Сухумовъ игралъ плохо. Сыгравъ съ управляющимъ четыре партіи и проигравъ ему, Сухумовъ передъ чаемъ отправился, какъ предписалъ докторъ, гулять на дворъ. Ночь была тихая, небо — чистое, кокетливо мигали звѣзды, ярко выдѣлялось созвѣздіе Большой Медвѣдицы, вырисовывая фигуру кастрюли съ ручкой. Управляющій сопровождалъ Сухумова. Опять залаялъ большой кудластый песъ, умолкъ и, завилявъ хвостомъ, сталъ ласкаться. Какъ-бы подражая ему, затявкалъ щенокъ и тоже выбѣжалъ откуда-то.

Сухумовъ и управляющій ходили по двору. Сухумовъ жадно вбиралъ въ себя свѣжій морозный воздухъ и смотрѣлъ на небо.

— Ночь-то какъ хороша! А какая красота на небѣ! И тишина!.. Вѣдь вотъ въ Петербургѣ нѣтъ такихъ ночей. Въ немъ, застроенномъ большими домами и освѣщенномъ электричествомъ, не видать звѣздъ, — сказалъ онъ. — Развѣ черезъ Неву на острова поѣдешь. Но и тамъ, главнымъ образомъ, видишь зарево отъ электрическихъ фонарей. Вы бывали въ Петербургѣ, Сидоръ Софронычъ? — спросилъ онъ управляющаго.

— Не трафилось-съ. Въ Москвѣ былъ, когда на военной службѣ состоялъ, — отвѣчалъ управляющій. — Проходили мы черезъ Москву и ночевали въ казармахъ у Красныхъ воротъ гдѣ-то. А въ Петербургѣ не трафилось. Судя по описаніямъ и разсказамъ, Петербургъ — одно великолѣпіе.

— Почва, вода и воздухъ, въ немъ очень испорчены, поэтому его можно сравнить съ роскошнымъ гробомъ.

— Что вы! — удивился управляющій. — Говорятъ, электричество такъ блещетъ, что на улицахъ читать можно.

— Это-то вѣрно, но очень гнилой, нездоровый городъ. Созвѣздіе Медвѣдицы-то какъ красиво! — любовался Сухумовъ, продолжая смотрѣть на небо. — Вы знаете названіе звѣздъ?

— Слыхалъ я, что и Львомъ зовутъ, и Тигромъ, и Скорпіономъ, и Псомъ, и Венерой, но думаю, что все это язычество.

— Отчего такъ? То-есть какъ это?..

— А такъ-съ, что въ звѣздахъ должны ангелы небесные жить, херувимы и шестикрылые серафимы. И живутъ, и взираютъ на насъ… Звѣзда — это ангельскій домъ. А тутъ про звѣрей говорятъ. Тигръ, Крокодилъ, Медвѣдица… А Венера и Марсъ — прямо язычество. Вѣдь это боги нечестивые… Да ихъ и нѣтъ на свѣтѣ, и не было. Все это обманъ.

— Гмъ… А вы имѣете понятіе о звѣздѣ и ея величинѣ? — спросилъ Сухумовъ. — Самая малая изъ нихъ въ сотни разъ больше нашей земли.

Управляющій отвѣтилъ не вдругъ.

— Хоть вы и господинъ нашъ и баринъ ученый и я долженъ вамъ вѣрить, но вѣрить этому не могу, — сказалъ онъ. — Позвольте… Кто это могъ измѣрить? Какъ?

— Наука… ученые люди… астрономы… А какъ — путемъ инструментовъ и исчисленій…

Сухумовъ, понявъ міросозерцаніе управляющаго, не сталъ больше разубѣждать его въ немъ. Да и управляющій перемѣнилъ разговоръ.

— Завтра съ утра гору ледяную вотъ здѣсь строить вамъ начнемъ, а къ вечеру она готова будетъ, — проговорилъ онъ. — Къ вечеру и саночки для васъ приготовимъ.

Затѣмъ они ходили по двору молча, пока Сухумовъ не сказалъ, что ему домой пора. Онъ сталъ звать управляющаго чай пить и закусить, но тотъ отказывался, очевидно чувствуя не по себѣ эту компанію. Сухумовъ не настаивалъ, но сказалъ:

— А ужъ въ шашки прошу васъ каждый день заходить ко мнѣ играть. Все-таки это будетъ мнѣ маленькимъ развлеченіемъ.

— Слушаю-съ… Но вы плохо играете, обыгрывать-то мнѣ васъ совѣстно. Покойной ночи, кудрявыхъ сновидѣній желаю вамъ… — поклонился управляющій.

Они разстались.

Войдя къ себѣ въ-спальню, Сухумовъ сказалъ камердинеру:

— Второй приборъ можно убрать. Не захотѣлъ онъ ко мнѣ зайти чаю напиться.

Камердинеръ просіялъ.

— Уразумѣлъ таки! Понялъ, что не компанія… — пробормоталъ онъ.

Сухумовъ покачалъ головой, улыбнулся, смотря на камердинера, и проговорилъ:

— Ты, кажется, милый мой, ревнуешь меня къ нему.

— Что мнѣ ревновать!.. Ревновать мнѣ нечего. Вы не дамскій полъ. Прикажете туфельки и халатикъ подать?

— Ну, давай, давай… Что ужъ съ тобой дѣлать! Не хочется мнѣ раскисать-то въ халатѣ. Въ халатѣ ужъ очень раскисаешь. А докторъ велѣлъ бодриться, моціонъ дѣлать. Ну, а ты, Поліевктъ, умѣешь въ шашки играть? — спрашивалъ онъ камердинера, переодѣваясь въ халатъ.

— Я-то? Да кто-же въ эту игру играть не умѣетъ!

— Ну, вотъ, стало быть, иногда я съ тобой партію-другую сыграю…

— Что вы, баринъ! — улыбнулся Поліевктъ, насколько ему позволяла его сурово-строгая физіономія. — Мнѣ-то ужъ кольми паче не слѣдуетъ съ вами играть.

— Отчего?

— Оттого, что вы именитый баринъ, а я слуга — и ничего больше. Не подобаетъ.

Камердинеръ покрутилъ головой.

— Сыграешь! — кивнулъ ему ласково Сухумовъ.

— Прикажете, такъ само собой долженъ повиноваться. Но вѣдь это даже смѣхъ въ люди сказать: баринъ съ своимъ слугой въ шашки!..

Сухумовъ налилъ себѣ жиденькаго чаю пополамъ съ молокомъ, но ему не пилось. Поліевктъ приготовлялъ ему постель и косился на него и на поставленную къ чаю холодную закуску. — Ваше высокородіе, Леонидъ Платонычъ, скушайте хоть что-нибудь, — сказалъ онъ наконецъ, — а то вѣдь срамъ сказать, хоть-бы окрупенились! Вѣдь докторъ велѣлъ гулять и кушать.

— Но если не хочется? Вѣдь ѣсть безъ аппетита вредно…