В родном углу

«Два раза онъ мнѣ приснился… Два раза… — разсуждалъ онъ, — и я его не испугался. Но отчего-же меня такъ пугалъ его портретъ? Вѣдь я-же прекрасно знаю, что портреты кивать головами не могутъ. Нервы были разстроены тогда? Но не могли-же мои нервы исправиться въ однѣ сутки. Во всякомъ случаѣ надо пріучать свои нервы и стараться смотрѣть на портретъ безъ страха, безъ боязни. Пускай мигаетъ, пускай киваетъ мнѣ, а я подготовлю себя и бояться не буду. Докторъ не совѣтовалъ мнѣ смотрѣть на портретъ, но я все-таки посмотрю на него, сдѣлаю опытъ надъ собой. Да сегодня мои нервы и крѣпче. Я чувствую, что крѣпче. Я выспался хорошо… Надо-же пріучать себя. Я сначала разсмотрю портреты другихъ моихъ предковъ, которые тамъ въ гостиной, а потомъ перейду и къ портрету прадѣдушки. Это нѣсколько подготовитъ меня. И сдѣлаю это днемъ, при солнечномъ свѣтѣ. Ночь и вечерній свѣтъ вообще навѣваетъ что-то мистическое, что-то непонятное… Ночью и нервы слабѣе, болѣе приподняты, а я днемъ, днемъ»…

И его сейчасъ-же потянуло въ портретную.

«Развѣ взять съ собой Поліевкта? — мелькнуло у него въ головѣ, когда онъ поднялся съ кресла, но онъ тотчасъ-же отбросилъ эту мысль, сказавъ себѣ:- Но вѣдь это-же будетъ смѣшно… Будто я ребенокъ… Будто мнѣ нужна нянька»…

Сухумовъ даже улыбнулся и бодро отправился въ портретную.

XV

И вотъ Сухумовъ въ портретной. Входя въ комнату, страха на этотъ разъ онъ не чувствовалъ никакого, хотя все-таки старался пріободрить себя, помня послѣдствія двухъ послѣднихъ приходовъ. Дабы не очутиться сразу передъ портретомъ прадѣда, онъ остановился передъ портретомъ старѣйшаго родоначальника ихъ фамиліи Платона Платоновича, служившаго еще при Екатеринѣ II. Вышедши въ люди въ началѣ царствованія этой Государыни, тотчасъ послѣ переворота, изъ истопниковъ, Сухумовъ, не носившій тогда еще прибавленія къ своей фамиліи Подгрудскаго, занималъ нѣсколько гражданскихъ должностей, дослужился до крупнаго чина, впалъ въ немилость и уѣхалъ въ пожалованное ему помѣстье. Про этого родоначальника сохранились извѣстія, что онъ былъ красавцемъ. Онъ и на портретѣ былъ еще красивымъ пожилымъ мужчиной. На Сухумова смотрѣло съ портрета дышащее розовымъ румянцемъ полное, тщательно выбритое, лицо съ ямочкой на подбородкѣ. Фигура была также полная, хорошо упитанная, въ атласномъ шитомъ мундирѣ со звѣздой. Изъ-подъ напудреннаго парика смотрѣли темныя густыя брови и веселые сѣрые глаза. Портретъ былъ очень хорошей работы. Лицо съ крупными губами, какъ и у всѣхъ Сухумовыхъ, носило чувственный характеръ. Изъ записокъ со временниковъ Сухумовъ зналъ, что этотъ родоначальникъ ихъ фамиліи былъ женолюбивъ и имѣлъ у себя въ деревнѣ цѣлый гаремъ изъ дворовыхъ дѣвушекъ. Сухумовъ и сейчасъ вспомнилъ объ этомъ и сказалъ себѣ:

«Вотъ и половая невоздержность передо мной, въ которой теперь врачи ищутъ причины неврастеніи, а неврастеникомъ онъ не былъ, пользовался хорошимъ здоровьемъ и умеръ въ глубокой старости. Это опять-таки изъ записокъ извѣстно. А я-то?.. Развѣ я жилъ такъ?..»

Онъ зажмурился и покрутилъ головой.

«А сколько выпито-то было имъ разныхъ настоекъ, наливокъ, рейнскихъ и бургонскихъ винъ!» — подумалъ онъ, переходя къ другимъ портретамъ.

Пройдя мимо нѣсколькихъ мужскихъ и женскихъ портретовъ. Сухумовъ остановился передъ портретомъ прапрадѣда въ морскомъ мундирѣ съ тоненькой, загнутой кверху дугой, косичкой парика, прапрадѣда служившаго въ царствованіе Павла I, и даже присѣлъ передъ портретомъ на кресло и долго смотрѣлъ на него издали. Его радовало, что разсматриваніе портретовъ, не производитъ на него чувство страха. Портретъ прапрадѣда спокойно смотрѣлъ на него изъ рамки, хотя Сухумовъ и подзадоривалъ его, мысленно говоря:

«А ну-ка мигни, кивни».

«И этотъ вѣдь дѣло дѣлалъ, тоже выдвинулся на своемъ поприщѣ… Фрегатомъ командовалъ, гдѣ-то боевое непріятельское судно потопилъ… Былъ массономъ… Однимъ словомъ, слѣдъ по себѣ оставилъ… умеръ не безслѣдно… — разсуждалъ Сухумовъ про прапрадѣда и тотчасъ-же перенесъ мысль на себя и задалъ вопросъ:- «Ну, а я-то что? Какой я слѣдъ по себѣ оставлю?»

Но вотъ и портретъ прадѣда, который такъ его пугалъ. Его освѣщалъ лучъ солнца, пробравшійся сквозь занавѣску окна. Сухумовъ не безъ трепета пересѣлъ на другое кресло, находившееся ближе къ портрету и бодрилъ себя, стараясь думать о трудности носить такой высокій стоячій воротникъ, который былъ написанъ на портретѣ.

«И зачѣмъ это? Къ чему нужно было затруднять человѣка такой форменной одеждой»? — спрашивалъ онъ самъ себя, не отводя глазъ отъ портрета.

Портретъ не шевелился и не кивалъ.

Сухумовъ торжествовалъ.

— Вѣдь добился таки я! Все-таки добился, что никакой галлюцинаціи не было. Нѣтъ, тутъ нужна сила воли! И я поборолъ себя! — произнесъ онъ вслухъ и радостно вышелъ изъ портретной.

Его встрѣтилъ камердинеръ. Онъ подкарауливалъ Сухумова.

— Ай, ай, ай! — покачалъ онъ головой. — Не бережете вы себя! Вѣдь господинъ докторъ запретилъ вамъ ходить въ портретную, а вы ходили. Грѣхъ вамъ, Леонидъ Платонычъ.