В пылу любовного угара

– Что вы имеете в виду? – нахмурился отец Игнатий.

– Я имею в виду вот эту обворожительную фрейлейн, которой бросился протежировать в расчете на ее милости, – пояснил Алекс, поворачиваясь к Лизе. – Какого черта вы мне не сказали, что встречаетесь с Эрихом, когда я вез вас в город? Вы строили из себя просто-таки святую наивность, ну и, само собой, я, с моей страстью к изысканным красавицам, попался на крючок и рассудил, что ваше сердце свободно. Теперь мне понятно. Вы ставили перед собой цель охмурить как можно больше солдат противника. Вы, значит, новая… Как там звали ту даму в Библии, которая работала против солдат противника? Рахав?

– Вы плохо знаете Писание, – покачал головой отец Игнатий. – Именем Рахав Лизу могли бы назвать наши, то есть русские, потому что считали бы, что она предает своих ради врагов. Ведь Рахав предала жителей Иерихона ради евреев, «ибо Всевышний Израиля – он есть Бог на небесах, в высях небес и на земле и всем, что ниже ее».

– Я вот раздумываю, счесть ваши слова за жидо-масонскую пропаганду или нет? – задумчиво проговорил Алекс. – Клянусь, я бы именно так и поступил в любой другой ситуации, но сейчас нет времени хвататься за идеологическое оружие. Умоляю, не надо о боге Израиля! Оставьте его в покое, он нам ничем не поможет. Давайте вернемся в настоящее, давайте спустимся с небес на землю.

– Итак… – начал было отец Игнатий, но Алекс прервал его:

– Итак, Краузе ранен и находится без сознания. Фон Шубенбах показал мне его из дверей палаты, в которой он лежит. Ее охраняют, как тюремную камеру. Но рядом с Эрихом ежеминутно находятся врачи – он очень плох, а фон Шубенбаху нужно, чтобы Краузе пришел в себя и начал давать показания. И он их, конечно, даст – не позднее чем через два дня.

– Почему вы так уверены? – в один голос спросили отец Игнатий и Петрусь. Лиза присоединилась к их вопросу мысленно.

– Да потому, что сюда едет Венцлов, а вместе с ним – доктор Шранке.

– А он-то кто такой, тот доктор? – поинтересовался молодой человек.

Лиза слабо улыбнулась, что было немедленно отмечено Вернером:

– Напрасно вы так легкомысленно относитесь к моему сообщению, моя прелестная Лили Марлен! Шранке – известный палач. Вряд ли вы знаете, что творится в лагерях для военнопленных… в Аушвице, например, в Дахау, в Бухенвальде и других, а Шранке работал в некоторых из них. Он – прирожденный гестаповец, палач по призванию, мастер самых изощренных пыток. У него, так сказать, инспекционная поездка – проверка, не слишком ли мягкосердечны господа в черных мундирах с врагами рейха. И если сей господин возьмется за Эриха, тот скажет все, что было и чего не было. Он вспомнит вас, Лиза, и ваших родственников, и ваших друзей… Как бы ни был он крепок, признания польются из него потоком. И вот тогда фон Шубенбах задумается. Он поймет, что поддержка моего отца в Берлине – учитывая, что я практически уличен в пособничестве русским подпольщикам, – ничто. Он швырнет меня на расправу Шранке, таким образом дав немыслимый козырь конкурентам моего отца, и тогда империи Вернеров, можно не сомневаться, придет мгновенный конец.

Честное слово, Лиза на миг растрогалась оттого, что сейчас Алекс думал и заботился не о себе лично, а о семейной империи – великой трикотажной империи. Ну что ж, так и положено наследному принцу! Воистину – noblesse oblige, что в точном переводе с французского означает «благородство обязывает». Происхождение обязывает…

– Ну и, само собой, вас всех прикончат тоже, причем страшно и мучительно, – проговорил Алекс и наконец умолк.

Да, в общем, главное уж и так было сказано.

Некоторое время царило молчание.

«Все это кошмар, конечно, – подумала Лиза, – но могло быть хуже. Мы могли узнать об опасности гораздо позже, то есть когда было бы поздно что-то предпринимать. Кто предупрежден, тот вооружен, а мы предупреждены заранее. Наверное, у подпольщиков предусмотрены какие-то пути отступления в случае провала. Ну, переход на нелегальное положение, скажем… Или они уходят в партизанский отряд… Так или иначе, мне больше не придется идти в проклятую „Розу“! Правду говорят, что все, что ни делается, – к лучшему!»

Это она пыталась себя так успокоить. Довольно неуклюже.

Алекс медленно переводил взгляд с одного лица на другое.

– Так… – проговорил он вдруг с издевкой и поднял пистолет. – Неужели я ошибся в русских патриотах? Неужели вы сейчас обдумываете, как бы половчее удрать? Ну и ну! А ведь когда я был в Париже, там полным ходом шел процесс над русскими сотрудниками Музея человека, как же их… ах да, Борис Вильде и Анатолий Левицкий, которые были активными резистантами[6]. Клянусь, узнав об их мужестве, я начал уважать русских, которых прежде считал просто темными, забитыми мужиками, которым все равно, на кого гнуть спину: на господ или на комиссаров.