В путь-дорогу! Том II

Студентъ Храповъ, съ которымъ мы уже немножко знакомы, проснулся поздно. Вило двѣнадцать часовъ. Онъ чувствовалъ себя неловко, все тѣло расклеилось, во рту эскадронъ гусаръ ночевалъ.

— Гришка! крикнулъ онъ заспаннымъ хриплымъ голосомъ.

Въ дверяхъ спальной явился малый въ дубленомъ короткомъ полушубкѣ.

— Который часъ?

— Первый-съ.

— Экъ я заспался, съ проклятой попойки. А вѣдь ракалія щулеръ-то былъ вчера?

— Штука, отвѣтилъ ухмыляясь Гришка.

— Облупилъ подлецъ!

— Вольно же вамъ было, Николай Васильевичъ, пускаться съ нимъ.

— А сперва какъ-будто не догадывался, что карты-то тово…

— Не на такого напали, и за картами новыми послалъ. Видѣли, чай, что нечего взять, а сами-то вотъ и продулись.

— Ну, молчи, болванъ, въ разсужденія пускается! А не осталось у тебя денегъ?

— Нѣтъ-съ.

— Одѣваться, дуракъ!

Гришка вышелъ изъ спальни. Храповъ поднялся, съ постели, протеръ глаза, надѣлъ халатъ и туфли.

Экая рожа! сказалъ онъ подходя къ зеркалу; поддѣлъ-таки барабанный селадонъ, канальски играетъ?

— Гриневъ, слышишь, деньги получилъ, проговорилъ Гришка, подавая барину одѣваться.

— Кто сказывалъ?

— Я Мемнонова видѣлъ. Якову Андрееву деньги за столъ приносилъ, такъ я и спрашивалъ.

— А сколько?

— Да онъ по малу-то не получаетъ.

— Да гдѣ его отыщешь теперь?

— Въ Византіи сидитъ. Онъ и вчера цѣлый день съ Наливинскимъ кутилъ.

Одѣваться!

Храповъ вышелъ изъ дома мѣщанина Опенкова и отправился на Рыбную улицу, гдѣ красовалась гостиница Византія, купца Бѣлозерова.

Дорогой Храповъ размышлялъ о томъ, какъ бы ему половчѣе нагрѣть Гринева и неистово ругалъ себя за то, что могъ проиграться до тла, при его способностяхъ и методѣ.

Забрался онъ по грязной и вонючей лѣстницѣ въ первую комнату заведенія, гдѣ помѣщались и буфетъ, и кухня.

— Есть въ биліардной студенты? спросилъ Храповъ летѣвшаго мимо его половаго.

— Есть-съ. Пожалуйте! отвѣчалъ на ходу половой, работая такъ ногами, что вся посуда тряслась въ буфетѣ.

Биліардная была небольшая, низенькая комната. Вдоль стѣнъ стояли скамейки, въ углу столъ, подлѣ двери ставка съ кіями, на лежанкѣ навалено нѣсколько шинелей.

Ожиданія Храпова не были напрасны. Гриневъ игралъ на биліардѣ съ черномазымъ студентомъ по фамиліи Тыченко. Про Тыченку разсказывали товарищи, что онъ по воскреснымъ днямъ ходилъ въ полной формѣ къ иностранкѣ Дерри-Берри, говорившей на семи европейскихъ языкахъ. Онъ былъ страстный охотникъ до биліарда, игралъ плохо, страшно горячился и проигрывалъ послѣднія деньжонки.

У лежанки стоялъ студентъ Наливинскій, про котораго говорилъ Гришка Храпову. Студентъ этотъ отличался очень плоской рожей и солдатскимъ складомъ. Жить на шармака — было его спеціальностью. Онъ все улыбался и, при малѣйшей плоскости, хохоталъ лошадинымъ смѣхомъ.

Вдоль стѣны похаживалъ маркеръ Иванъ Тимофѣевъ, сухой, лысый Ярославецъ въ длинополомъ коричневомъ сюртукѣ.

— Двадцать пять и ничего, покрикивалъ онъ; сорокъ два и очень мало.

Партія кончилась. У Гринева было сорокъ восемь, Тычен-ко испачкался весь мѣломъ и не сдѣлалъ ни одного очка.

А, Храповъ! крикнулъ Гриневъ: вали сюда! А вотъ я, братъ, желтаго хвачу въ уголъ.

— Славный ударъ! вскричалъ Храповъ. — Ну, а ты, Тыченко, все на киксахъ выѣзжаешь? Что жъ, нужно и киксы умѣючи дѣлать — сукно не прорвать.

— Ха, ха, ха! разразился Наливинскій.

— Не въ ударѣ ныньче, отвѣчалъ Тыченко. Помѣлите, Иванъ Тимофѣевичъ.

— Нѣтъ, братъ, Тыченко, плоходыровато ты играешь, сказалъ Гриневъ, намѣнивая желтаго въ среднюю. Я тебѣ посовѣтую:

Коль въ любви ты несчастливъ,

Кушай русскій черносливъ.

— Пошелъ, шарушка, — партія!

Побѣда, побѣда

Надъ лютымъ врагомъ!

Тыченко остался на сухой и страшно поводилъ глазами. Не простившись ни съ кѣмъ, онъ надѣлъ фуражку и съ ворчаніемъ скрылся изъ биліардной.

— Не хочешь ли тридцать впередъ? крикнулъ ему Храповъ.

— Не спотыкнитесь на лѣстницѣ, закричалъ съ хохотомъ Наливинскій.

— А что, господа, не худо бы выпить и поѣсть, обратился Гриневъ къ товарищамъ.

— Угодимъ мамонѣ! отвѣтилъ Храповъ.

— Иванъ Тимофѣевъ, крикнулъ Гриневъ: три обѣда, два графина водки и три бутылки хересу. А пока, братъ Храповъ, сразимся.

— На шарокатѣ—шаропехами!

— Ха, ха, ха! разразился Наливинской.

— Игра завязалась. Храповъ сначала поддавался, но послѣ обѣда, когда у Гринева сильно зашумѣло въ головѣ, онъ спустилъ ужъ рублей пятьдесятъ.

— Будетъ! крикнулъ Храповъ, тебѣ не везетъ!

— На контру, приставалъ красный, какъ ракъ, Гриневъ; хочу играть!

— Нѣтъ, нѣтъ и не толкуй, а поѣдемъ-ко лучше…

— Куда? въ театръ? Гайда! И онъ запѣлъ пьянымъ голосомъ:

Въ театры стану ѣздить поздно

Чтобъ показаться и взглянуть.

— Ну ихъ къ шуту и театры-то! вскричалъ Храповъ. Стоитъ на нихъ глядѣть, а мы лучше ко мнѣ поѣдемъ, и всякую штуку тамъ изобразимъ.

— Ладно, ѣдемъ, а Наливинской гдѣ? спросилъ Гриневъ, совсѣмъ ужъ чирый.

— Вышли-съ, отвѣтилъ Иванъ Тимофѣевъ.

— Не выдержалъ, должно быть!… сказалъ Храповъ.

— Щетъ! крикнулъ Гриневъ Ивану Тимофѣеву.

— Десять рубликовъ въ окуратѣ.

— Возьми, несчастный, и на водку получи.

— Покорно благодарствую! пропустилъ Иванъ Тимофѣевъ, подавая ему шинель, а тотъ запѣлъ во все горло:

Я далъ ему злато и прогналъ его!