Скучнѣе всѣхъ было Телепневу. День его былъ кое-какъ занятъ, но ничего не было въ этихъ занятіяхъ привлекательнаго. а главное — ничего строго необходимаго. Телепневъ устроивалъ свою квартирку, сдѣлалъ хозяйкѣ предложеніе оклеить комнаты новыми обоями, устанавливалъ свою библіотеку, ходилъ въ гостиный дворъ покупать разныя разности, студенческія вещи: шляпу, шпагу, перчатки, шитой воротникъ. Изъ дому пришли къ нему лошади, что ему показалось чрезвычайно страннымъ. Когда онъ уѣзжалъ, онъ ничего не помнилъ и никакихъ распоряженій не дѣлалъ. „Зачѣмъ мнѣ лошади, спрашивалъ онъ, мнѣ и ѣздить-то некуда здѣсь. А назадъ посылать тоже не ловко — пожалуй, еще Ѳедоръ Петровичъ обидится.“ Его сѣрые рысаки и кучеръ Ѳеофанъ произвели рѣшительный фуроръ па дворѣ чекчуринской казармы. Все населеніе галдарейки вылѣзло смотрѣть на нихъ. Заказалъ себѣ Телепневъ платье у портного Мельникова, который умолялъ его пустить сюртукъ па полторы черверти длиннѣе колѣнъ, увѣряя, что иначе въ сюртукѣ
благородства никакого не будетъ. Самую большую тягость и пустоту онъ чувствовалъ дома. Горшковъ и Абласовъ не могли быть съ нимъ постоянно. Для каждаго изъ нихъ открывались свои занятія, свой характеръ жизни. А Телепневъ, въ настоящую минуту, не сознавалъ въ себѣ силъ стремиться къ чему-нибудь опредѣленному. Университетъ не тянулъ его, для сближенія съ новыми товарищами не хватало желанія новыхъ- ощущеній, картина студенческой жизни нимало не привлекала его. И ходилъ онъ изъ угла въ уголъ, почти съ ужасомъ помышляя о цѣлыхъ годахъ такого душевнаго бездѣлья.
Телепневъ былъ очень обрадованъ письмомъ отъ Лапина. Добродушный- Ѳедоръ Петровичъ съ необыкновенной пѣж-ностыо писалъ, какъ ему скучно безъ Бориса, такъ что захотѣлось дажа сѣсть на пароходъ и пріѣхать къ нему. „Жаль только, прибавлялъ онъ, что по моимъ лѣтамъ не примутъ меня въ студенты.“ Передавалъ онъ также Борису поклоны и благословенія Мироновны, замѣчая отъ себя, что старушка бодро переноситъ свое одиночество? О Палагеѣ Сергѣевнѣ слышно, что все прихварываетъ. Въ заключеніе письма, Ѳедоръ Петровичъ подробно толковалъ о хозяйственныхъ дѣлахъ по имѣнію. О большомъ дикомъ домѣ писалъ, что есть охотники нанять за хорошую цѣну, да онъ, безъ согласія Бориса, на это не пошелъ. Спрашивалъ еще: не нужно ли какихъ вещей для дому, что заставило разсмѣяться Бориса. Ему и безъ того казалось лишнимъ все то, что у него въ квартирѣ было куплено и привезено съ собою. Онъ получилъ еще письмо отъ отца и матери Софьи Николавны, къ которымъ онъ самъ не могъ написать въ Н. Долго и горько плакалъ нашъ юноша надъ этимъ письмомъ, въ своей одинокой студентской квартирѣ. Ни одной утѣшительной мысли не промелькнуло въ его головѣ, а вокругъ шла посторонняя, безучастная для него жизнь.
Отвѣчая родителямъ Софьи Николаевны, Телепневъ повторилъ имъ просьбу, которую до отъѣзда въ К. передавалъ черезъ Ѳедора Петровича. Онъ желалъ предоставить часть имѣнія семейству Софьи Николаевны. Ея старики отклоняли это предложеніе; но онъ просилъ принять его, нисколько не какъ великодушный даръ, но какъ исполненіе его прямаго долга. Ѳедору Петровичу написалъ онъ длинное и горячее письмо. Только теперь сказалось ему, сколько доброты и терпимости было въ этомъ чудакѣ. Телепневъ чувствовалъ, что его отношенія къ Ѳедору Петровичу совершенно родственныя, что между ними нѣтъ и не можетъ быть никакихъ недомолвокъ. Лапинъ все понималъ молча и полюбилъ Бориса, не' меньше его Мироновны.
„Зимой, писалъ ему Телепневъ, намъ нужно * непремѣнно увидаться, Ѳедоръ Пвтровичъ. Безъ васъ я съ тоски умру. И отчего бы вамъ не сдѣлаться студентомъ и не осчастливить меня своимъ пріѣздомъ. Вѣдь вы — одно близкое мнѣ лицо во всемъ свѣтѣ, кромѣ Горшкова, Абласова да Мироновны. И такое я чувствую здѣсь одиночество, что радъ даже смотрѣть на своихъ сѣрыхъ лошадей, какъ на что-то родное, хотя мнѣ некуда на нихъ ѣздить Не знаю, что дальше будетъ, а теперь сѣлъ бы опять на пароходъ, да и прилетѣлъ бы опять къ вамъ.“