В путь-дорогу! Том II

Но Бориса заинтересовали три личности. Во первыхъ, черноватый, небольшого роста юноша съ тонкими губами. Ему ужъ было лѣтъ подъ двадцать, и онъ какимъ-то насмѣшливымъ взглядомъ смотрѣлъ на остальную братью. Контрастъ ему составлялъ долговязый саратовецъ съ длиннѣйшей шеей. Онъ все улыбался и встряхивалъ волосами. Было что-то чрезвычайно наивное во всей его фигурѣ. Съ нимъ разговаривалъ бѣлокурый мальчикъ съ пальчикъ, зачесаный â la moujik, съ широкимъ, до ушей, ртомъ и съ самодовольнѣйшей улыбкой. Эти личности показалисъ Телепневу почему-то покрупнѣе другихъ. Вообще же весь курсъ производилъ впечатлѣніе необычайной пустоты; видно было, что тутъ собрались все дилетанты, желающіе убить какъ-нибудь четыре года университетскаго ученья. Никакой мысли, никакой энергіи не проявляли лица этихъ юношей. Телепневу сдѣлалось даже непріятно, что онъ попалъ въ такой пустѣйшій факультетъ. И въ самомъ дѣлѣ, чего только не было натыкано въ программу курса? Читалась русская исторія, а всеобщая не читалась; изъ естественныхъ наукъ ботаника и химія, а остальныхъ ни одной; а тамъ въ слѣдующихъ курсахъ и технологія, и статистика, и уголовное право; а въ результатѣ безсмыслица.

Телепневъ упрекалъ себя въ томъ, что выбралъ безцѣльный дилетантскій разрядъ. Но на какой же было поступить? Ни онъ ни десятки юношей на всѣхъ другихъ факультетахъ не были въ состояніи сознательно выбрать себѣ тотъ или иной путь. Только житейскіе расчеты заставляли выбирать себѣ медицинскую или математическую спеціальность.

Общій характеръ камералистовъ, товарищей Телепнева, отличался отъ характера всей студенческой массы. Камералистовъ обыкновенно называли аристократами, ихъ отличіе состояло въ хлыщеватости, въ совершенномъ ничего недѣланіи, толстыхъ цѣпочкахъ, англійскихъ проборахъ, блинообразныхъ фуражкахъ и красныхъ подкладкахъ. Телепневу его то-варищи показались весьма не порядочными. Почти во всѣхъ видно было желаніе порисоваться, только сибиряки были просты, да еще двѣ три личности. Образовались уже маленькія группы земляковъ, и только одинъ Телепневъ оставался въ сторонкѣ. Всѣ, разумѣется, осматривали его, но не чувствовалось ни въ комъ общительности, — какимъ-то холодомъ вѣяло отъ этого сборища молодыхъ людей. Только вертлявый нахальный симбирецъ подскочилъ къ Телепневу и началъ изъ себя корчить стараго студента, ругать инспектора и хвастаться своими похожденіями.

XIX

Всѣ пошили себѣ студенческую форму. Въ одно изъ воскресеній, послана была всѣмъ новичкамъ повѣстка, черезъ Демку о томъ, чтобы они явились въ университетскую церковь къ обѣднѣ въ мундирной формѣ; а послѣ того, собрались бы въ большой актовой залѣ.

Надѣлъ Телепневъ въ первый разъ мундиръ. Портной Мельниковъ, помѣшанный на шикѣ, затянулъ его въ рюмочку, а панталоны сдѣлалъ узѣйшіе, доказывая опять, что иначе не будетъ ни малѣйшаго благородства. Мундиръ шелъ къ Борису. Его похудалоё, блѣдное лице очень красиво выступало изъ оклада темныхъ волосъ. Блестящія серебрянныя петлицы, какъ то еще замѣтнѣе оттѣняли красивую блѣдность его лица.

Подавая барину шляпу и шпагу, Яковъ позволилъ себѣ усмѣхнуться, да и самому Борису смѣшны показались эти аттрибуты студенчества.

— Ну, братъ, совсѣмъ квартальный! крикнулъ Горшковъ, входя къ Борису. — А я вчера поздно вернулся. Былъ въ институтѣ. Я тебѣ скажу, эта дѣвочка, голубая-то, просто лу-тикъ.

— Лучше Нади? спросилъ Телепневъ.

— Ты мнѣ не тычъ, братъ, Надей-то, я пребуду ей вѣренъ по гробъ; а эта само-собой, только, братъ, муштруютъ, все это бабье проклятое!… И Горшковъ заболталъ о томъ, какъ бы онъ водворилъ свободу въ стѣнахъ института.

— А знаешь что, Боря? вскричалъ онъ — тебѣ, братецъ, нужно въ свѣтъ пуститься, въ бомондъ. Ты джентельменъ, на разныхъ діалектахъ изъясняешься, — а главное развлеки себя, голубчикъ, я вѣдь вижу, ты какъ муха мотаешься.

— Хорошо, увидимъ! сказалъ Телепневъ, натягивая замшевыя перчатки.

— Ахъ! я и забылъ тебѣ сказать, крикнулъ Горшковъ: вѣдь вчера у генеральши была та барыня, помнишь, что мы въ театрѣ-то видѣли, въ большой ложѣ, лице-то такое забористое!

— Помню.

— Такая, что ну-ну! Ко мнѣ подошла и говоритъ: „Я въ музыкѣ мало понимаю, но я васъ прошу быть со мной знакомымъ.“ И знаешь, братецъ, что-то въ ней не такое, что въ другихъ бабахъ, — простота, ну и глаза дьявольскіе. А главное вотъ штука-то въ чемъ. Говоритъ она мнѣ: „я васъ, m-r Горшковъ, видѣла въ театрѣ, въ материнскомъ благословеніи.“—„Точно такъ-съ“, отвѣчаю: „я былъ.“—„А кто, спрашиваетъ, подлѣ васъ сидѣлъ? какое славное лицо!“ Отвѣчаю: „товарищъ мой Телепневъ.“ И начала, братецъ ты мой, распрашивать: поступаешь ли ты въ студенты, откуда, какъ и почему. Я<, разумѣется, кое-что разсказалъ объ тебѣ….

— Очень нужно, прервалъ Телепневъ.

— Ну, ужъ ты не интересничай! баба умная, отъ чего же не обойтись съ ней по-человѣчески?

— Чѣмъ же это все кончилось? спросилъ Телепневъ.

— А кончилось тѣмъ, что еще разъ приглашала. Пріѣзжайте за-просто обѣдать, я васъ познакомлю съ мужемъ.

— Ну вотъ и отправляйся сегодня, я тебѣ коляску свою дамъ.