В путь-дорогу! Том II

А въ углу, на диванѣ Абласовъ велъ очень сухой, казенный разговоръ съ Дубровинымъ о томъ, гдѣ и какъ достать записокъ. Дубровинъ предложилъ ему часть анатоміи; но сейчасъ же прибавилъ, чтобы съ тетрадками обойтись осторожно.

— Купите у меня костей, сказалъ онъ, поглядывая изъ-подлобья на юношу; хорошія кости и не дорого продамъ.

Абласовъ отвѣтилъ на это, что лишнихъ денегъ у него нѣтъ. Этотъ отвѣтъ не понравился Дубровину, и онъ еще не словоохотливѣе продолжалъ бесѣду съ новичкомъ.

— Самоваръ! закричалъ Гриневъ и заоралъ:

«Обѣдать, обѣдать давайте скорѣй,
Люблю я трудиться, за добрымъ столомъ,
Что можетъ быть въ жизни пріятнѣй, милѣй,
Какъ вкусное блюдо съ хорошимъ виномъ?!»

Михалъ Мемноновъ, ставя самоваръ на столъ, только поморщился на такую необузданность Гринева, и когда тотъ кончилъ, онъ внушительно проговорилъ:

— Какой тутъ обѣдъ? чаю-то порядкомъ не напьетесь, какъ добрые люди!

Гриневъ схватилъ его за руку и, вставши на колѣни, запѣлъ тончайшей фистулой:

«Ты не повѣришь, ты не повѣришь,
Ты не. повѣришь, какъ ты мила!»

— У, чтобы васъ! варвалось у Михалъ Мемнонова, и махнувъ многозначительно рукой, онъ пошелъ за чашками.

— А вы, господа, архіерейскихъ сливокъ не употребляете? крикнулъ Гриневъ.

— То есть какихъ это? спросилъ Горшковъ.

— Ямайскихъ.

— Нѣтъ, мы этого не употребляемъ.

— Напрасно. Это и въ писаніи говорится, Михалъ Мемноновъ, какъ объ этомъ значится въ книгахъ живота?

— Не знаю-съ! съ сердцемъ отозвался служитель.

— Веселіе есть человѣку пити. Присядьте, господа, начнемъ задувать чай!

За чаемъ бесѣда сдѣлалась оживленнѣе и перешла скоро къ описанію нравовъ чекчуринской казармы.

— А что эта за пѣвица? наивно спросилъ Горшковъ. Мы ее видѣли на галдарейкѣ въ первый день, съ гитарой сидѣла.

— Ха, ха, ха! разразился Гриневъ. Это, батюшка, Дульцинея Тобозская, объ ней вы у одного моего пріятеля можете распросить. И Гриневъ кивнулъ головой въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Дубровйнъ.

Курносый Буеракинъ усмѣхнулся. Абласовъ скромно опустилъ глаза.

— Она одна живетъ здѣсь? допрашивалъ Горшковъ.

— А вы, я вижу, Ловеласъ! Хоть и въ юныхъ лѣтахъ, а до самой сути добираетесь. Нѣтъ, батюшка мой, она здѣсь не одна живетъ, а здѣсь ихъ двѣ сестрицы: Агата и Цецилія, а по-россійски — Людмилка и Агашка.

— Гриневъ, заговорилъ Буеракинъ: ужъ ты пошелъ съ своимъ цинизмомъ!

— Чего? А кто третьяго дня вечеркомъ-то пробирался по галдареечкѣ?… Ну, идеалистъ, скажи-ка?

Курносый немножко покраснѣлъ.

— Да, другъ любезный, обратился Гриневъ къ Горшкову, и положилъ ему на плечо руку: выбрали вы мѣсто злачное! Коли желаете, такъ пойдемте къ сосѣдкамъ въ гости, я вотъ такъ — пашой пойду, они не взыщутъ.

— Нѣтъ, ужъ мы въ другой разъ, поспѣшилъ отвѣтить Горшковъ и покраснѣлъ.

Медикъ Дубровинъ хмурился. Абласовъ по своей натурѣ тоже не былъ способенъ поддерживать подобный разговоръ. Телепневъ обратился съ вопросомъ къ Гриневу.

— А каковъ здѣсь театръ? проговорилъ онъ.

— Театръ? вскричалъ Гриневъ и заоралъ:

«Тамъ, тамъ подъ сѣнію кулисъ
Младыя дни мои неслись!»

— Вы еще не были, господа? Такъ хватимте сегодня. У насъ нѣкій храмъ музъ, всякую штуку вамъ изобразятъ. Есть у насъ двѣ партіи, одни стрѣлкисты, а другіе проко-писты. Стрѣлкистъ — я. У Стрѣлкиной талантъ, батюшка; я еще ее дѣвчонкой зналъ, когда она толстыми ножищами качучу выдѣлывала на Макарьевской ярмаркѣ! И большой талантъ, только физіей не вышла; ну, да это въ сравненіи съ вѣчностью ничего не значитъ. А прокописты, батюшка, это самая шва.іь, модники. Вотъ и сочувствователь нашъ къ тому ясе цеху приписался, и онъ указалъ на Буеракина. Все объ искусствѣ толкуетъ, а на повѣрку-то выходитъ — ему любо, когда Прокопова ногой дрягнетъ.

— Поѣдемте, господа! обратился Телепневъ къ своимъ товарищамъ.

— Я готовъ, крикнулъ Горшковъ, занятно будетъ посмотрѣть, какъ здѣсь искусство процвѣтаетъ.

— Ну, а ты Абласовъ? спросилъ Телепневъ.

— Я дома останусь.

— Ну пожалуйста, бутусъ ты, живодеръ ты мой! поѣдемъ, приставало. Горшковъ къ Абласову.

— А я своихъ уродовъ приглашать не буду; на послѣдній рубль иду. Михалъ Мемноновъ, одѣваться!

Гриневъ вскочилъ, зашагалъ по комнатѣ и запѣлъ:

«Пиши куплетъ, когда съ испаньолеткой,
Въ усахъ, съ хохломъ сидитъ въ театрѣ франтъ,
И, съ важностью вертя своей лорнеткой,
Вретъ всякій вздоръ и въ слухъ бранитъ талантъ!»

Показалась голова Михалъ Мемнонова.

— Чего изволите?

— фанатикъ, одѣваться!

— Во что?

— Въ чемъ полагается быть во храмѣ музъ: пирогъ, селедку, панталонцы съ перехватомъ въ колѣнцахъ и со штривиками.

Мемноновъ ничего не отвѣчалъ, а подошелъ только къ столу.

— Убирать самоваръ? проговорилъ онъ, ни къ кому не относясь въ особенности.

— Тащи, тащи, крикнулъ Гриневъ.