В путь-дорогу! Том I

— Помилуйте, почему же? — вскричалъ Горшковъ. — Да вотъ не дальше, какъ вчера, Борисъ читалъ намъ вслухъ «Демона» и съ такимъ чувствомъ, такъ хорошо, что мы всѣ были увлечены… Я вамъ долженъ сказать, Софья Николаевна, что онъ никогда такъ хорошо не читалъ… просто въ слезы меня ввелъ.

Софья Николаевна взглянула на Бориса. Онъ немного потупился.

— Что же это съ тобой такое было? — проговорила она.

— Не знаю, тетя, на меня какъ-то особенно дѣйствовалъ стихъ… Я никогда еще такъ не понималъ и не чувствовалъ того, что читалъ въ этотъ разъ.

— Жить начинаетъ, — замѣтилъ Абласовъ и тихо улыбнулся.

Борисъ встрѣтилъ взглядъ Софьи Николаевны, неопредѣлённый, загадочный взглядъ и смутился. Ему очень хотѣлось, чтобъ перемѣнили разговоръ.

— И я увѣрена также, — сказала она, опять обращаясь въ сторону Абласова: — что всѣмъ вамъ гораздо больше нравится Лермонтовъ, чѣмъ Пушкинъ.

— Разумѣется такъ, — вскричалъ Горшковъ: — сила-то какая! Мысль!..

— А въ Пушкинѣ-то, значитъ, и мысли нѣтъ? — возразила Софья Николаевна, смотря на Абласова.

— Этого никто не говоритъ, — промолвилъ онъ, опуская глаза.

— Вотъ вамъ Пушкинъ, — крикнулъ Горшковъ:

Играй, Адель,
Не знай печали.
Хариты, Лель
Тебя вѣнчали
И колыбель
Твою качали!
Ха-ха-хаа!..

— Ты паясничаешь, Горшковъ, — прервалъ его Борись — точно будто во всемъ Пушкинѣ и есть только, что одна Адель?

— Какъ вамъ не стыдно, Горшковъ, — вскричала Софья Николаевна: — вы артистъ, художникъ и забываете «Бориса Годунова», «Каменнаго Гостя», «Моцарта и Сальери», «Скупаго рыцаря«?…

— Вы его не вините, — отозвался Абласовъ — онъ это такъ, онъ всѣмъ этимъ восхищается, что вы сейчасъ назвали; но, вѣдь, это все художество… хорошо, спору нѣтъ, да какъ-то мало оно за сердце хватаетъ; мы чего-то другаго ищемъ. Я дурно выражаюсь, но говорю дѣйствительно то, что въ насъ есть… Вы возьмите-ка лирическіе стихи у Пушкина, учили мы всѣ ихъ, пока доберешься до одного слова, что задѣнетъ тебя за живое… все цвѣточки, да дѣвы, да посланія, да вакханки, да пиры какіе-то.

Горшковъ привскочилъ на мѣстѣ и, останавливая рукой Абласова, — закричалъ:

— Помнишь ты это?
Образъ Елены
Въ сердцѣ пылалъ!
Ахъ, возвратися,
Радость очей,
Хладно тронися
Грустью моей!…
Ха-ха-ха а…

— Ахъ, какой несносный Горшковъ! — воскликнула Софья Николаевна. — Да вы вспомните, когда это писано? сколько было ему лѣтъ?

— Да ужъ коли на лѣта пошло, — возразилъ Абласовъ: — такъ вотъ какой стихъ былъ у Лермонтова въ шестнадцать лѣтъ, тоже въ нѣжномъ родѣ…

— Знаю, что ты хочешь привести, — прервалъ его Борисъ. — «Она поетъ»?

— Да, да. Прочти, прочти — ты лучше меня прочтешь…

Борисъ, не отрывая глазъ отъ Софьи Николаевны, прочелъ:

Она поетъ, и звуки таютъ
Какъ поцѣлуи на устахъ;
Глядитъ — и небеса играютъ
Въ ея божественныхъ, глазахъ.
Идетъ ли — всѣ ея движенья,
Иль молвитъ слово — всѣ черты
Такъ полны чувства, выраженья,
Такъ полны дивной простоты…
Всѣ притихли подъ обаяніемъ музыки стиха.

— Хорошо, прекрасно! — сказала Софья Николаевна. — Да какъ ты славно читаешь, Борисъ!

— Онъ у насъ первый чтецъ, — провозгласилъ Горшковъ.

Борису пріятно было, что она его похвалила. Онъ ничего на это не сказалъ и только улыбнулся.

— Да все-таки это не доказательство, господа, — начала опять Софья. Николаевна. — Вы забываете эпоху, вы забываете то, кому труднѣе было создавать новый стихъ.

— Совершенно справедливо, — возразилъ Абласовъ — но не въ этомъ дѣло-съ. — Не о стихѣ я и говорилъ. Содержанія больше такого, которое пасъ всѣхъ волнуетъ… Вы возьмите у Лермонтова любое маленькое стихотвореніе: вездѣ что-то живое, кровное… онъ страдаетъ, онъ возмущенъ; его тѣснятъ и давятъ… онъ нашъ, принадлежитъ нашему времени, — вотъ что дорого-съ.

И точно въ отвѣтъ на это Борисъ прочелъ вполголоса:

Какое дѣло намъ, страдалъ ты или нѣтъ?
На что намъ знать твои волненья,
Надежды глупыя первоначальныхъ лѣтъ,
Разсудка злыя сожалѣнья?

— Слышите? — проговорилъ Абласовъ. — А эти помните слова:

О, какъ мнѣ хочется смутить веселость ихъ
И дерзко бросить имъ въ глаза желѣзный стихъ,
Облитый горестью и злостью?!…

Отъ этого защемитъ на сердцѣ — намъ то и нравится, Софья Николаевна, что намъ ближе. Назадъ, вѣдь, ужь не пойдешь… Вы посмотрите въ журналахъ: одно направленіе, одинъ духъ — не пушкинскій духъ… насущныя нужды есть… Вотъ въ Некрасовѣ какія все струны задѣваются: вся наша жизнь тутъ, не цвѣточки, не амуры да эроты какіе-нибудь, не сладкія элегіи…