В путь-дорогу! Том I

— Вретъ, такъ пошутила! — вскричалъ Горшковъ. — Какъ пошутила! Не хочу, да и кончено. А на другой день меня опять призвала; отдала мнѣ деньги какія-то: это, говоритъ, экономія отъ годоваго расхода; а тамъ двадцать тысячъ: «возьмите, говоритъ, я чужимъ не пользуюсь.»

— Ну, значитъ, такой стихъ напалъ, великодушничала, — сказалъ Горшковъ съ гримасой: — дай-молъ, удивлю.

— Все это прекрасно Валерьянъ, — возразилъ Борисъ: — да тонъ-то у ней совсѣмъ другой былъ, она точно съ чувствомъ все это говорила.

— Да, что жъ тутъ мудренаго, промолвилъ Абласовъ, вѣдь ей нелегко, чай, было изъ дома-то выѣзжать; какова она ни была, не безчувственная вовсе, ну, вотъ она такъ и показала себя…

— Мнѣ ее жаль было, братцы, — перебилъ Борисъ — ей-богу жаль! Пускай-бы жила-себѣ, да вѣдь ее ужъ ничѣмъ не передѣлаешь, а съ тетенькой бы она ни за что не ужилась; она съ ней и проститься не хотѣла.

Видно было, что Борисъ гораздо сообщительнѣе съ товарищами; слова такъ и лились у него, чего прежде не бывало.

— А очень молода тетка-то? — сцросилъ Горшковъ.

— Ей двадцать-пятый годъ всего, а на впдъ она еще моложе.

— Такъ она теперь попечительница надъ вами, — промолвилъ Абласовъ — имѣніемъ и всѣмъ будетъ завѣдывать?

— Ну, по имѣнью-то больше будетъ Ѳедоръ Петровичъ. Маша поступитъ подъ ея начальство. Она, вѣдь, братцы, гувернанткой была. Да, ея жизнь замѣчательная… лучше для Маши и придумать нельзя; и какъ она ее любитъ! Только говоритъ все, чтобъ мы ее не считали теткой; «это, говоритъ, черезчуръ важно; ты, говоритъ, меня въ генералы производишь».

Какъ-то особенно пріятно было Борису передавать друзьямъ своимъ всѣ эти маленькія подробности.

— Такъ тетка-то твоя, выходитъ, молодецъ, Боря! — вскричалъ Горшкооъ. — Я очень радъ. Мы, этакъ, значитъ, заживемъ.

— Вотъ теперь-то, Валерьянъ, ты можешь начать съ Машей.

— Ахъ! и въ самомъ дѣлѣ; ладно, братъ, идетъ. Ну, а тетка-то какъ насчетъ музыки?

— Не знаю, не спрашивалъ; да вѣрно музыкантша.

— Это ты почему знаешь?

— Да такъ ужъ видно.

Абласовъ тихо улыбнулся.

— Ты, Телепневъ, смотри, проговорилъ онъ медленно, не влюбись въ тетку-то; что-то ты ужъ очень тово…

Борисъ вдругъ покраснѣлъ.

— Ай-ай-ай! — закричалъ Горшковъ: — смотри-ка, какъ онъ разрумянился. Вотъ ты куда махнул!..

Онъ его взялъ въ сторонку.

— Надя-то все плакала… о тебѣ, знаешь ли ты это, безчувственное животное?

— Она добрая дѣвочка.

— Дѣвочка!.. Какъ ты это говоришь! Хамъ ты послѣ этого.

— Не сердись, Валерьянъ, — сказалъ Борисъ ласково. — Ты непремѣнно желаешь, чтобъ я къ ней пылалъ… — Абласовъ, разсуди насъ… Валерьянъ хочетъ, чтобъ я былъ влюбленъ въ Надю.

— Ничего я не хочу. Я объявляю только, что ты эзопъ африканскій!

— Ты оставь его въ покоѣ, —сказалъ Абласовъ Горшкову, указывая на Бориса… — ты видишь, онъ теперь совсѣмъ другой человѣкъ сталъ.

— Какъ другой? — спросилъ Борись.

— Разумѣется, — отвѣчалъ Абласовъ съ тихой улыбкой — итакъ ты гораздо лучше.

— Въ самомъ дѣлѣ? — спросилъ Борисъ съ разстановкой.

— Я тебѣ говорю, ужъ вѣрь мнѣ.

— А въ самомъ дѣлѣ, — вскричалъ Горшковъ, — ты мнѣ больше нравишься, уродъ!

— Такъ когда же вы ко мнѣ, братцы? — спросилъ Борисъ: — соберитесь послѣ-завтра вечеромъ.

— Тетка-то твоя важная, поди, — сказалъ Абласовъ.

— Да ты видишь какая… полно, Абласовъ, совсѣмъ простая — никого ужъ не стѣснитъ, повѣрьте. Да мнѣ съ тобой нужно еще объ дѣлѣ переговорить.

— Что такое? — спросилъ Абласовъ.

— Мы съ тетенькой еще не рѣшили на счетъ Машиныхъ уроковъ… а я думаю, она тебя попроситъ помочь ей.

— Какимъ же это наукамъ? — проговорилъ Абласовъ.

— Да тамъ увидишь… ариѳметикѣ.

— Вѣрно ариѳметикѣ, — ввернулъ Горшковъ… — Тамъ тетка, хоть и первый сортъ, а все, чай, слаба на счетъ десятичныхъ дробей; эта премудрость имъ не дается.

Горшковъ вдругъ остановился. За доской въ классѣ послышался голосъ инспектора.

— Журналъ подать, гдѣ старшій? — кричалъ Егоръ Пантелѣичъ.

— Абласовъ, слышишь! — шепнулъ Горшковъ, — тебя кличетъ. — Всѣ трое вышли изъ-за доски.

Инспекторъ немного попятился, увидавъ Бориса.

— Телепневъ, — закричалъ онъ, — когда изволили пожаловать?

— Сегодня, Егоръ Пантелѣичъ, — отвѣчалъ Борисъ.

— Что такъ долго?

Борисъ ничего не отвѣчалъ.

— Я васъ спрашиваю, — повторилъ пнспекторъ.

— Нельзя было. Я отца хоронилъ.

— Надо было записку.

— Отъ кого же, Егоръ Пантелѣечъ? — спросилъ улыбаясь Борисъ.

— Какъ отъ кого?.. Почемъ я знаю, кто у васъ тамъ родственники?

— Бабушка моя уѣхала… я одинъ съ маленькой сестрой, такъ отъ нея, что ли, прикажете записку? -

Инспекторъ покраснѣлъ и проворчалъ:

— Глупости все говорите, у васъ все отговорки. Развѣ вы одни теперь остались? — спросилъ онъ, перемѣнивши нѣсколько тонъ.

— Одинъ, — отвѣтилъ Борисъ.

— Вѣдь вы еще несовершеннолѣтній… какъ же вы будете управлять пмѣніемъ?

— Опекунъ есть.

Борисъ говорилъ такимъ голосомъ, что Егоръ Пантелѣичъ не продолжалъ дальше разспросовъ.

Онъ придрался сейчасъ же къ Абласову.

— Никогда васъ нѣтъ, — заворчалъ онъ — никогда не придете съ журналомъ… покажите мнѣ.

Абласовъ подалъ.