В путь-дорогу! Том I

— Не явившихся никогда не записываете. Все стачка, товарищество глупое! Я знаю, что у васъ теперь завелось шатанье, отлыниванье отъ классовъ… по трактирамъ, по харчевнямъ сидите… дебоширите. Погодите: поймаю я кого-нибудь вотъ послѣ звонка… будете вы у меня гулять!.. Вѣрно кто-нибудь не пришелъ?

— Всѣ въ классѣ, — проговорилъ сумрачно Абласовъ.

— Знаю я васъ!.. Я вотъ загляну въ третью лекцію.

Егоръ Пантелѣичъ, по старинной семинарской привычкѣ, любилъ называть классы лекціями.

Помявшись на одномъ мѣстѣ и перелистовавши, для контенансу, журналъ, инспекторъ потекъ изъ класса.

— Тумба тротуарная — крикнулъ ему вслѣдъ Горшковъ. — Господа! составимте подписку, лотерею устроимте, въ пользу умалишенныхъ… посадимте Егорку на общій счетъ въ желтый домъ, моченьки нѣтъ слушать его нелѣпости!

Выскочилъ Мечковскій, и ни съ того, ни съ сего прошелся колесомъ по залѣ.

Это почти всегда бывало послѣ всякой сцены съ начальствомъ. Мечковскій исполнялъ эту роль очень добросовѣстно.

— Браво, Мечковскій! еще, bis! — закричали всѣ… Мечковскій повторилъ, къ общему удовольствію, и сейчасъ же перешелъ къ другой роли.

XIX.

Вошелъ Ергачевъ, учитель словесности. — Мечковскій выскочилъ опять на средину класса и началъ пищать: Преблагій Господи!

Ергачевъ очень любилъ Бориса. На этотъ разъ онъ его подозвалъ къ каѳедрѣ, и долго говорилъ съ нимъ, что случалось чрезвычайно рѣдко.

— Я вотъ всѣмъ сочиненія задалъ, — сказалъ онъ между прочимъ — такъ вы можете и подождать, теперь у васъ такое время.

— Нѣтъ, я постараюсь написать, — отвѣтилъ Борисъ — мнѣ теперь хотѣлось бы что-нибудь получше, да знаете, Иванъ Егорычъ, а… вѣдь намъ, гимназистамъ, ужасно трудно писать: размышленія — все антимонію на водѣ разводишь, ничего мы порядкомъ не видали, да и думали-то мало; описанія… — опять вода…

— Вамъ разсказы надо писать, — сказалъ Ергачевъ — у васъ тонъ вѣрный, языкъ сжатый… наблюдательность есть… что видѣли да слышали, то и пишите, а чужаго- то не надо.

— Вотъ именно мнѣ бы и хотѣлось… знаете изъ себя что-нибудь, только ужъ вы повремените, Иванъ Егорычъ, я въ срокъ-то, пожалуй, и не представлю.

— И не нужно, — проговорилъ Ергачевъ, — это не такое дѣло. Вѣдь насъ заставляютъ… Да вотъ, если у васъ что-нибудь порядочное выйдетъ — бесѣду надо литературную сдѣлать… И директоръ все толкуетъ… ну хоть черезъ мѣсяцъ.

— Черезъ мѣсяцъ я напишу, — сказалъ Борисъ.

— Хорошо, а сегодня вотъ почитайте вслухъ. «Демона» прочтите.

Борисъ сѣлъ на мѣсто и началъ читать.

Особенно пріятно звучалъ стнхъ въ его чтеніи. Онъ увлекся и замечтался… Ему живо представилась эта Тамара, съ черными, глубокими какъ ночь, глазами, «такими, какъ у тети,» досказалъ онъ мысленно. И каждый стихъ, каждый поэтическій образъ отзывался у него на сердцѣ, находилъ мѣсто въ его внутреннемъ мірѣ, точно что-то родное, знакомое. Вся прекрасная жизнь, воздвигнутая передъ глазами могучимъ дарованіемъ поэта, воспринималась Бориеомъ сознательнѣе, живѣе, съ тѣмъ сострастіемъ, какое является въ молодыхъ натурахъ, начинающихъ болѣе полную, болѣе свѣтлую жизнь.

И то, по чему прежде только скользила мысль, что только щекотало ухо, получало теперь настоящій смыслъ, живой, обаятельный образъ, рождало новыя чувства, уносило въ чудный міръ, гдѣ все стройно, все прекрасно и такъ правдиво и возможно.

Борисъ уже позабылъ, что онъ въ классѣ, онъ не замѣтилъ, что вдоль и поперекъ ходитъ сухая, прозаическая фигура Ергачева, что Мечковскій играетъ въ дурачки со Скворцовымъ, что въ дверь смотритъ сморщенная, желтая рожа Куртина. Онъ читалъ:

И улыбается она.
Веселья дѣтскаго полна:
Но лучъ луны во влагѣ зыбкой
Слегка играющій, порой,
Едва-ль сравнится съ той улыбкой,
Какъ жизнь, какъ молодость живой.

И ему вспомнилась эта улыбка, онъ зналъ ее такъ же хорошо, какъ и поэтъ, она улыбалась ему и будетъ еще улыбаться, и будетъ еще краше, радостнѣе.

Точно изъ себя самого лились звуки, вязались слова такъ, какъ того просила душа.

«Развѣ это неправда?» спрашивалъ Борисъ, читая:

Но были всѣ ея движенья.
Такъ стройны, полны выраженья,
Такъ полны милой простоты.
Что если бъ Демонъ, пролетая,
Въ то время на нее взглянулъ,
То, прежнихъ братій вспоминая,
Онъ отвернулся-бъ и вздохнулъ.

И все глубже и глубже затягивалъ Бориса міръ красоты и силы, все прозрачнѣе становилась для него каждая строчка… Тотъ ли это Демонъ, который, онъ еще тринадцати лѣтъ, въ засаленныхъ тетрадкахъ, читалъ и заучивалъ наизусть… Онъ, кажется, самъ переживалъ каждый моментъ душевной драмы; онъ радовался каждому слову, которое выражало его новую жизнь. Онъ начиналъ чувствовать, почему поэты дѣйствительно поэты, а не простые люди.