В путь-дорогу! Том I

— Какъ же, и тутъ какое онъ показалъ ко мнѣ участіе! Я знаю: онъ тогда хотѣлъ, чтобъ я пріѣхала сюда, но при Пелагеѣ Сергѣевнѣ это было невозможно. Ты можешь теперь понять, Борисъ, что чувствовала она ко мнѣ, и что еще теперь чувствуетъ. Я, въ глазахъ ея, женщина темнаго происхожденія, которая завлекла въ свои сѣти и уморила ея сына и втиралась въ ея домъ. Да вѣрно она тебѣ это сама говорила.

— Да, да, — повторилъ тихо Борисъ, вспоминая сцену съ бабушкой въ залѣ. —И послѣ пзвѣетія о смерти дяди, папенька уже больше не вставалъ, — промолвилъ онъ.

— Да; я перестала получать его- письма. Мои старики захотѣли, чтобы я съ ними жила; они меня уже ни за что не отпускали опять въ гувернантки. Сестра Вѣра вышла замужъ и уѣхала съ мужемъ въ Сибирь; Коля поступилъ въ университетъ казеннымъ; семья паша сдѣлалась маленькой; и старики мои обвѣнчались, — бурбонъ умеръ наконецъ. Такъ прошелъ еще годъ. Я заболѣла, и не на шутку, да такъ раза два; и въ послѣднее мое нездоровье получила письмо, писанное твоей рукой. Отвѣтъ мой ты знаешь — я здѣсь: этимъ я все сказала. Старички мои поплакали да отпустили меня. Вотъ моя повѣсть, Борисъ, не большая, но и не маленькая.

Прошло нѣсколько минутъ молчанія.

— Благодарю васъ, тетя, — проговорилъ Борисъ, цѣлуя ея руку. — Вы мнѣ все, все разсказали; я точно вышелъ на свѣтъ теперь.

— И никого не обвиняешь?

— Никого.

— Я вотъ тебѣ сказала, что не нужно было Александру встрѣчаться со мной; это, въ самомъ дѣлѣ, правда, и его доконала, хоть и безъ причины; одинъ онъ прожилъ бы дольше. Можетъ быть, бабушка Пелагея Сергѣевна и чувствовала это безсознательно, но опять, кто виноватъ? — никто.

— Да, какъ я выслушалъ васъ, тетя, — проговорилъ Борисъ — трудно сказать, какъ нужно было жить, чтобъ быть всѣхъ счастливѣй… только какія вы…

— Что я? — быстро спросила она.

— Какія вы славныя, какъ вы все кротко принимали…

Онъ не окончилъ фразы и взглянулъ на нее, слегка покраснѣвъ.

— Ахъ, дорогой мой, какъ же иначе-то? Вотъ ты видѣлъ: какъ мнѣ ни приходилось въ жизни, — я вѣрила только въ одно, что не созданы же люди затѣмъ, чтобъ вѣкъ мучиться, этакъ бы и Бога и свѣта не было. У меня было горе, у тебя тоже есть горе и большое… а будемъ жить, и Богъ дастъ хорошо проживемъ. Она наклонилась и поцѣловала его въ голову. — Мнѣ здѣсь теперь очень привольно: ты вонъ какой хорошій, Маша твоя прелесть… неужели весь вѣкъ будемъ страдать?

— Нѣтъ, не будемъ, — повторилъ Борисъ.

— Однако, ты знаешь ли который часъ? Второй; этакъ нельзя, это совершенно по-женски… какъ институтки изливаются до пѣтуховъ. Я тебѣ все разсказала, Борисъ, больше у меня нѣтъ ничего задушевнаго, Вотъ ты мнѣ въ другой разъ разскaжeшь… Да я знаю, не слыхавши, твою жизнь. У тебя есть, можетъ быть, другія какія тайны? — сказала она улыбаясь.

— Нѣтъ, тетя, никакихъ, — проговорилъ Борисъ. — Отъ васъ я ничего бы не скрылъ.

— Спасибо, добрый мой мальчикъ, Господь съ тобой. Прощай. — Она поцѣловала его въ лобъ и проводила до лѣстницы.

Онъ долго не могъ заснуть, передумывая о томъ, что онъ слышалъ, и мысленно любовался лицомъ Софьи Николаевны, вспоминалъ каждое движеніе этого лица.

XVII.

Борисъ ѣхалъ въ гимназію точно послѣ вакаціи. Ему казалось, что прошло по крайней мѣрѣ мѣсяцъ, а еще недѣли не было съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ въ послѣдній разъ вернулся оттуда, въ день смерти отца.

Съ ночи выпалъ снѣгъ. Улица смотрѣла веселѣе обыкновеннаго. Въ саняхъ было покойнѣе сидѣть, чѣмъ въ тряскихъ дрожкахъ; саврасая вятка бѣжала бойчѣе; дорога была мягкая, и снѣгъ блестѣлъ па солнцѣ.

Большая площадь, точно бѣлая скатерть, уходила вдоль набережной, и сливалась цвѣтомъ съ стѣнами и башнями кремля.

Подъѣзжая къ гимназіи, Борисъ опять перенесся въ свои прежній ученическій міръ: вспомнилъ, какъ его оставили безъ обѣда. Все это казалось ему смѣшнымъ; ему даже не вѣрилось, что онъ такой же гимназистъ, ученикъ седьмого класса, какъ и недѣлю тому назадъ. Онъ чувствовалъ также, что прежде ему пріятнѣе было приближаться къ гимназіи; онъ тамъ отдыхалъ отъ тоски и тягости большаго дома; теперь совсѣмъ не то: его манило домой; его наполняла дума объ всемъ, что онъ выслушалъ отъ тетки. Ея разсказъ, ея воспоминанія расширили какъ-то его жизнь, прояснили ему прошедшее, примирили съ нимъ. И еще дороже стало для него все существо Софьи Николаевны.

Мелочности и барства было очень мало въ натурѣ Бориса, но все-таки въ немъ явилось сознаніе, что онъ теперь почти полный господинъ въ домѣ, не такъ, какъ въ этой гимназіи, гдѣ все пахнетъ Егоромъ Пантелѣичемъ и разными другими уродами.

Шумно встрѣтили Бориса въ классѣ. Даже серьезный Абласовъ просіялъ и долго держалъ его за руку.

— Ну, братъ, Боря, — кричалъ Горшковъ: — мы безъ тебя тутъ совсѣмъ пропали. Іонка насъ грызетъ… «Я, говоритъ, знаю: у васъ тайное общество есть, на жизнь мою покушаетесь… Я, говоритъ, васъ всѣхъ въ кантонисты, а Телепнева въ фельдшера, говоритъ, отдамъ.»

Всѣ расхохотались, а потомъ притихли. Флеръ, нашитый на рукавѣ Бориса, сдержалъ общій взрывъ веселости. Самъ Горшковъ немножко смутился.