В путь-дорогу! Том I

— Дай кацавейку, — сказала она Фицкѣ.

Наперсница накинула на нее кацавейку, и Пелагея Сергѣевна, обдергивая свой чепецъ, вышла въ диванную.

Софья Николаевна не дала бабинькѣ времени подойти къ ней.

— Пелагея Сергѣевна, — сказала она — вы меня простите, что я являюсь къ вамъ такъ просто. Между нами не можетъ быть никакихъ недоразумѣній. Я пріѣхала сюда

потому, что это была воля покойнаго. Все тяжелое прошедшее должно забыться на его могилѣ…

Софья Николаевна проговорила все это тронутымъ голосомъ и протянула бабинькѣ руку.

Пелагея Сергѣевна стояла въ нерѣшительной позѣ. Она не знала, что ей отвѣтить на слова Софьи Николаевны.

— Я прошу васъ, — начала опять Софья Николаевна: — не ставьте и себя и меня въ неловкое положеніе… и безъ того жизнь не красна, зачѣмъ же мы еще сами будемъ создавать себѣ трудности… Мнѣ очень горько, Нелагея Сергѣевна, что приходится вступать въ вашу семью въ такую тяжелую минуту, но Богъ поможетъ намъ. Моя совѣсть чиста, а если я въ чемъ виновата — скажите.

Она сдѣлала при этомъ движеніе такой теплой, сообщительной натуры, что Борисъ хотѣлъ схватить ея руку и расцѣловать.

Пелагея Сергѣвна все стояла, опустивъ глаза.

— Извините меня/— проговорила она наконецъ: — я себя нехорошо чувствую; поступайте, какъ вамъ угодно. Я противъ воли Николиньки ничего сказать не могу. А на васъ мнѣ за что жъ быть въ неудовольствіи. Мнѣ на покой пора, я стѣснять не буду. — Злая улыбка пробѣжала по губамъ Пелагеи Сергѣевны, когда она произносила послѣднія слова. Но все-таки видно было, что она сильно стѣснилась, и не хватало у ней той желчи, какую она способна была выпустить на Софью Николаевну.

— Такъ я васъ не буду больше безпокоить, отдыхайте, — сказала Софья Николаевна. — Мнѣ хотѣлось только взглянуть на васъ. Я знаю, когда есть горе, ненужно людей.

Пелагея Сергѣевна попятилась назадъ.

Софья Николаевна обернулась къ Борису и, смотря и на него и на бабиньку, сказала:

— Молиться намъ нужно за покойнаго, а ужъ о себѣ-то пока забудемъ… Какъ Богъ дастъ.

И она вышла, посмотрѣвъ еще разъ на бабиньку.

Борисъ всю эту сцену простоялъ, опершись на подзеркальникъ, и не спускалъ глазъ ни съ бабиньки, ни съ Софьи Николаевны.

Внутри у него было хорошо. Даже сухой тонъ бабиньки не возмутилъ его. Онъ ее жалѣлъ. Онъ будто вдругъ увѣрился, что все обойдется хорошо; что дѣйствительно наступила другая жизнь, и нужно только любоваться той чудной женщиной, къ которой льнуло его сердце.

Онъ пошелъ за ней и не могъ оторваться отъ ея головки.

А бабинька скрылась опять за перегородку и легла на кровать, обдергивая свой чепецъ.

Ей было досадно, скверно; она была недовольна собой и чувствовала безсиліе своего недовольства.

VI.

— Что тетенька? — спросилъ Борисъ, когда они были въ корридорѣ.

— Ничего, — отвѣтила Софья Николаевна и грустно улыбнулась. — Немножко тяжело смотрѣть на вашу бабушку. А вы думали, что она съѣстъ меня? Не за что, мой другъ. Ахъ, какъ здѣсь холодно! — сказала она съ невольнымъ вздохомъ.

— А теперь теплѣе будетъ, — проговорилъ Борисъ и опять покраснѣлъ: —вы насъ всѣхъ оживите.

— Вы думаете? Дай-то Богъ!

Въ залѣ была Маша; она кинулась прямо къ Софьѣ Николаевнѣ.

— А, вотъ Маша!… Ахъ, моя родная, здравствуй, здравствуй! — и Софья Николаевна осыпала ее поцѣлуями. — Ты меня знаешь?

— Знаю, — отвѣтила Маша и устремила на нее свои прекрасные глаза. — Мнѣ Боря про васъ разсказывалъ: говорилъ, что пріѣдетъ изъ Москвы тетушка добрая…

— Вотъ я и пріѣхала, ангелъ мой. И мы будемъ съ тобой жить… Ужъ я тебя полюбила, Маша.

— И я васъ тоже, — отвѣтила дѣвочка и обвила шею Софьи Николаевны своими ручками.

Борисъ заглядѣлся на нихъ.

— Вотъ, добрый мой, — обратилась къ нему Софья Николаевна: — смотрите, какъ будетъ легко жить съ этой славной дѣвочкой. Меня слушаться будешь, Маша?

— Буду, буду! — вскричала дѣвочка

— Ну и прекрасно, ангелъ мой…

— А вы прямо изъ Москвы, тетя? — спросила Маша.

— Да, прямо, изъ Москвы.

— Отчего же вы не ѣхали? вотъ папа-то безъ васъ и умеръ… — Маша наклонила голову и заплакала.

Софья Николаевна поцѣловала ее въ голову и тоже всплакнула.

— Вотъ у меня теперь только одинъ Боря остался, — говорила Маша сквозь слезы.

— А я-то? — спросила Софья Николаевна.

— Да, и вы. Я васъ буду любить: вы дoбраа…

— Какая она прелесть! — сказала Софья Николаевна, обратившись лицомъ къ Борису.

— Да, вотъ она у меня какая! — отвѣтилъ Борисъ, нагнувшись также къ Машѣ.

— Пойдемъ, Маша, покажи мнѣ твою комнату, — сказала Софья Николаевна.

— Ахъ, тетенька, — началъ Борисъ: — я, вѣдь, васъ не спросилъ: какъ вы сюда пріѣхали, вещи ваши гдѣ?

— Я и забыла, вотъ мы съ вами какіе юные… да, впрочемъ, это успѣется. Только бѣдная моя Аннушка тамъ ждетъ.

— Гдѣ же, тетенька?

— Въ почтовой конторѣ. Я ее тамъ оставила съ вещами.

— Такъ я сейчасъ распоряжусь, пошлю человѣка съ дрожками.

— Благодарю, пошлите.

— Да вы, вѣдь, я думаю, ужасно устали; не хотите ли отдохнуть?

— Нѣтъ, ничего; я всю ночь въ каретѣ спала. Вотъ я пойду къ Машѣ на верхъ. Пойдемъ, Маша.

— Пойдемте, тетя, — сказала дѣвочка радостно и взяла ее за руку.

— Ваша комната также наверху, — проговорилъ Борисъ: — противъ Машиной.