В путь-дорогу! Том I

— Какъ, Боря, это, вѣдь, твоя? — быстро перебила его Маша, бросая на него испуганный взглядъ.

— Да, дружокъ, была моя, но въ ней теперь будетъ жить тетенька.

— Ахъ, зачѣмъ, — сказала Софья Николаевна — зачѣмъ это? пожалуйста, для меня ненужно никакихъ перемѣщеній. Вотъ видите, какъ Маша испугалась. Она не хочетъ васъ отъ себя отпускать. Маша, тебѣ, вѣдь, хочется, чтобъ Боря жилъ подлѣ тебя?

— Да, — отвѣтила Маша: — онъ всегда тутъ жилъ.

— Ну, вотъ видите, — обратилась Софья Николаевна, — не грѣхъ ли будетъ ее огорчать?

— Вѣдь это на время, тетенька, — упрашивалъ Борисъ — вамъ здѣсь, внизу, рѣшительно негдѣ.

— Отчего же? — спросила Софья Николаевна: —такой большой домъ…

— А комнатъ нѣтъ, — добавилъ Борись. — Это пріемныя, или лучше, нежилыя, а таль — передняя и спальня, а за корридоромъ живетъ бабушка; въ папенькиной спальнѣ вамъ никакъ нельзя помѣститься: эта комната совсѣмъ отдѣльная и подлѣ прихожей.

— Такъ какъ же быть-то? — спросила Софья Николаевна.

— Да очень просто, тетенька: вы ужъ поселитесь въ моей комнатѣ. Ты, Маша, дружокъ, то подумай: тетенькѣ негдѣ будетъ жить, вотъ она и уѣдетъ отъ насъ опять, и больше ужъ не вернется.

— Ахъ, нѣтъ, не надо! — закричала Маша и бросилась обнимать Софью Николаевну. — Останьтесь, тетя, съ нами, живите на верху, Боря все равно будетъ со мной.

— Ну, и прекрасно, дружокъ, — сказалъ Борисъ, цѣлуя ее.

— Уладили! — добавила Софья Николаевна. — Ну, пойдемте, а мы все ни съ мѣста.

— Я сейчасъ къ вамъ, — сказалъ Борись — только прикажу на счетъ дрожекъ.

Онъ подбѣжалъ къ двери въ прихожую и крикнулъ: — Послать Ѳеофана въ крытыхъ дрожкахъ въ почтовую контору, привезти дѣвушку Софьи Николаевны съ вещами.

Борись догналъ тетку и Машу въ корридорѣ; онѣ входили въ билльярдную.

— Спальня заперта? — спросила Софья Николаевна.

— Нѣтъ, не заперта, — отвѣтилъ Борисъ.

— Войдемте, мнѣ хочется взглянуть.

— Тамъ папа умеръ, — вымолвила Маша со вздохомъ, указывая на дверь.

VII.

Маша, какъ вошла, бросилась къ кровати и заплакала.

Софья Николаевна остановилась посреди комнаты и оглянула ее кругомъ.

— Вотъ въ этомъ креслѣ онъ всегда сидѣлъ, — промолвилъ Борисъ, указывая на кресло.

Софья Николаевна подошла къ нему и долго смотрѣла.

— Жалко мнѣ васъ, — проговорила она — много тутъ было болѣзни и горя… и, обернувшись въ уголъ, она перекрестилась.

— Я хочу тутъ поселиться, — сказалъ Борисъ.

— Нѣтъ, дорогой мой, вамъ будетъ слишкомъ тяжело.

— Я ужъ привыкъ къ этой комнатѣ: тяжелѣе не будетъ того, какъ бывало.

— И долго онъ мучился предъ кончиной? — спросила Софья Николаевна.

— Нѣтъ; онъ съ утра себя хорошо чувствовалъ…

— Странно, — произнесла, помолчавъ, Софья Николаевна: — я точно жила въ этой комнатѣ, точно вижу предъ собой отца вашего тутъ, въ креслѣ… такъ врѣзалось въ памяти лицо его. Онъ и въ Москвѣ былъ плохъ… Посмотрите же на Машу: она все плачетъ, бѣдная…

Софья Николаевна подошла къ ней.

— Маша, ангелъ мой! Что ты все плачешь. Ты думаешь, папѣ дурно? Ему хорошо.

Маша отняла голову отъ подушки и посмотрѣла на тетку.

— Я знаю, что хорошо, — проговорила она: — да такъ, плакать хочется…

— Ахъ, голубушка… ну плачь, коли хочется. Уведемъ ее, — сказала Софья Николаевна тихо Борису — мнѣ на нее такъ больно смотрѣть. Ну. Маша, пойдемъ къ тебѣ наверхъ.

Дѣвочка встала, утерла глаза платкомъ и сквозь слезы улыбнулась теткѣ.

— Такъ вы сюда перебираетесь? — спросила Бориса Софья Николаевна, выходя изъ спальни.

— Да, я сегодня же.

— А когда вамъ очень сгрустнется, вы не засиживайтесь здѣсь, ко мнѣ приходите.

— Теперь-то, тетенька, я одинъ не буду.

— Въ добрый часъ… Ну, Маша, иди впередъ по лѣстницѣ, показывай мнѣ дорогу.

Маша начала взбираться по ступенькамъ своей легкой поступью. Софья Николаевна и Борисъ слѣдовали за нею.

Поднимаясь позади, Борисъ опустилъ голову, и взглядъ его невольно упалъ на ногу Софьи Николаевны. Нога была очень хороша. Софья Николаевна ступала ровно, но съ какимъ-то чуть замѣтнымъ покачиваніемъ, въ которомъ проявлялась гибкость ея тѣла…

Борисъ былъ увлеченъ своей теткой… Впечатлѣніе первой минуты смѣнилось рядомъ новыхъ впечатлѣній, одно другаго лучше и неожиданнѣй.

Въ Софьѣ Николаевнѣ привлекала не одна красота, не одна ея стройная, роскошная фигура, но особенная прелесть пріемовъ, движеній, маленькихъ оттѣнковъ голоса, взглядовъ, улыбки… Независимость, свобода ея тона, показалась Борису чѣмъ-то невиданнымъ… Онъ не встрѣчалъ еще такихъ изящно-простыхъ женщинъ; наконецъ, съ нимъ никто въ жизни еще не говорилъ такъ задушевно, съ такой прозрачной добротой и свободой… Онъ совершенно забылъ о себѣ, забылъ даже о своемъ горѣ, онъ только прислушивался къ ея голосу и въ каждомъ новомъ словѣ, обращенномъ къ нему, находилъ новое обаятельное выраженіе, новый прекрасный звукъ…

И Борисъ чувствовалъ, что ужасно робѣетъ; краска то и дѣло проступала на щекахъ его. Ему хотѣлось сейчасъ же излиться передъ Софьей Николаевной, но слова не вязались, рѣчь не лилась, и это только усиливало его смущеніе.