В прыжке

Когда мы, двигаясь с противоположных сторон, наконец добрались до середины, интерес у меня уже пропал. Ничего в гараже папа не прятал. И в остальных помещениях тоже – ну, разве что тайник и впрямь был в душе. Не удивлюсь, если папа за всю жизнь ни грамма гашиша не видел.

Порядком изгваздавшись, мы оттащили в сторону зимние шины. Теперь прямо посреди гаража высилась груда инструментов, шин и досок. Я и не знал, что шины такие тяжелые. Поделился этим наблюдением с Юакимом, а тот вспомнил, что люди часто перевозят наркотики в запчастях от машины и принадлежностях, с нею связанных, – сиденьях, аптечке первой помощи, приборной доске и в шинах. Он снял со стены пилу. Наверное, надо было его остановить, но вдруг он прав?

Юаким распилил шину, из нее с шумом вышел воздух. Ну вот, у нас на одну шину меньше. Юаким извинился, но я сказал, что если бы не проверили – так бы и гадали всю жизнь.

Я сел на табуретку, где обычно сидел папа, когда возился с двигателем или вырезал что-то из дерева, и принялся рассуждать о том, как все мерзко. Прямо как дедушка. Из-за мерзотности жизнь становится грустной, унылой, а мерзотность не убывает. Юаким считает, что «мерзотность» – слово подходящее, но без нее мы не смогли бы оценить то хорошее, что есть у нас в жизни. И если всё на свете было бы мерзотным, то мы бы сперва решили, что мерзотность – это нормально, а потом – что это вообще отлично.

Я порадовался: я-то знаю, что такое мерзотность, и это хорошо, просто ее чересчур много, а это не радует. Мы так часто повторяли слово «мерзотность», что под конец оно стало нас смешить. Может, конечно, мы просто глупые, но не думаю.

Развеселившись, мы принялись обсуждать, почему у некоторых жизнь – отстой, а у других больше похожа на длинные, тягучие сопли. По-моему, после папиной смерти я еще ни с кем так весело не болтал. И прямо посреди веселья, когда от смеха на глазах выступили слезы, я заметил в стенке какую-то щель. В глаза она не бросалась, и видно ее было, только если смотреть на стену под определенным углом. Как раз тут и были сложены зимние шины. Чем пристальнее я вглядывался, тем отчетливее видел в стене квадрат.

Я показал пальцем на трещину, Юаким проследил за мной и на полуслове осекся. Я принес отвертку и воткнул ее туда. Достаточно было лишь слегка поднажать, и кусок стены вывалился на пол. Внутри лежала оранжевая спортивная сумка. Мы с Юакимом вытащили ее из тайника. Сумка была тяжелой и доверху набитой чем-то. Мы положили ее на пол, рядом с пятном от масла, которое появилось уже сто лет назад.

Я посмотрел на Юакима, ухватился за язычки молнии и потянул их в разные стороны.

– Ой! – удивился Юаким.

– Ой! – повторил я.

– Охренеть, – добавил Юаким.

– Охренеть, – повторил я.

– И что будем делать?

– Наверное, надо мне рассказать тебе про Марокко.

Глава 22

– Меня вроде как льдом набили. Хотя там тепло было, прямо как в Норвегии летом, – рассказывал я.

Мы сидели на диване, перед нами стояла раскрытая сумка. Я описывал Юакиму тот день, когда я, оказавшись на другом континенте, забрел на темную улицу, а дорогу мне загородил старый марокканец – он словно вылез из кошмаров, которые снились мне, когда пару лет назад я болел гриппом.

– Папа как сквозь землю провалился. И ведь наверняка он тоже меня искал! Но улиц-то там не особо много. Я высокий и крупный, меня так просто не потеряешь, пускай даже и в темноте. Вдруг он на самом деле не за вином пошел, а просто хотел на время от меня отвязаться?

– То есть… по-твоему, он специально спрятался?

– Не знаю. Но он же не знал, что я наткнусь на этого… дядьку.

– А чего ты не убежал?

– Сам не понимаю. Может, потому что бегаю хуже всех в классе. А может, в голове у меня перещелкнуло и мозг решил, что у меня ноги к земле прилипли. Наверное, я просто тупой. Старик в капюшоне подошел и положил руку мне на грудь, даже ближе к горлу, – я показал на ключицу, – а кожа у него была очень грубая, прям как наждачка. Когда он заговорил, запахло пепельницей, и у него во рту, похоже, зубов не хватало. Но там темно было, так что, может, зубы и были, просто коричневые.

Он что-то бормотал, но я ни слова не понял. Повернулся, смотрю назад – улица пустая, папы нет. А мужик этот сдвинул руку мне на спину – не толкал, а типа двигал меня в противоположном направлении. Я пытался объяснить, по-норвежски и по-английски – только мешанина выходила, я ее сам бы не понял. Голос у меня сделался тоненький и, кажется, дрожал. Как будто прищепку на нос прицепили. Старик все говорил и говорил, меня словно пепельницу заставили нюхать. И глаза выглядывали из-под капюшона. Знаю, эта одежда называется кафтан, но похожа на плащ Бэтмена. Кажется, кафтан этот был коричневый, как и кожа, но, может, я ошибаюсь.

– И он ничего не понял из того, что ты сказал?