В провинции

— Я понимаю, вы вправе упрекать меня, что я в день столь великого для меня несчастья развлекался в доме пани Карлич, но, во-первых, доктор заверил меня, что девочка поправится, а во-вторых, существуют определенные дружеские обязательства, которыми мне, человеку, бывающему в свете и знающему светское обхождение, пренебрегать нельзя. Сегодня именины пани Карлич, я часто бываю в ее доме и всегда там желанный гость, так что, согласитесь, нельзя было не поехать. И потом, это очень приятный дом, единственный во всей округе, где я могу найти для себя подходящее общество. Знаете, когда привыкаешь, как я, к людям хорошего тона, то обойтись без них невозможно. Сегодня, к примеру, в Песочной подобралась прекрасная компания: та девушка, что выходила в переднюю и звала меня играть в комерс, — графиня В., родственница пани Карлич, я только нынче с ней познакомился, но она была со мной необычайно мила. Когда садились обедать, она обратилась ко мне по-французски, чтобы я сел подле нее, и хотя она мало со мной разговаривала, но все время улыбалась. Потом я видел, как она говорила с сестрой, и они смеялись; говорили они тихо, но я услышал, как она назвала меня очень остроумным. Такие вещи слишком лестны, чтобы не привлечь молодого человека вроде меня; правда, я женат, и поэтому некоторые считают, будто мне следует больше бывать дома, нежели вне дома, но, уверяю вас, они заблуждаются; они не знают, как магически действует хорошее общество на таких людей, как я, кто имеет честь к нему принадлежать, и потом, они не хотят войти в мое положение. Я женился слишком рано… вы сами это признаете; я не насладился светом, в котором, говоря откровенно, пользуюсь немалым успехом… Моя жена — ангел доброты, но она чересчур серьезна для своих лет, притом, не любит развлечений… здоровье у нее слабое… Что же удивительного, если я, совсем еще молодой человек, обладающий вкусами, сложившимися в обществе людей хорошего тона, ищу себе развлечений вне дома, тем более что это никому не причиняет вреда…

Александр умолк, тяжело вздохнул и, прошептав: «Бедная моя Андзя!», поднес к глазам платочек, от которого пахнуло духами.

На пространную тираду спутника Болеслав долго ничего не отвечал; луна несколько раз освещала его страдальческое и сумрачное лицо, наконец он прервал молчание и заговорил внешне спокойно, но сдерживая дрожь негодования:

— Хотя я не вправе вмешиваться в чьи бы то ни было семейные и несемейные дела, я рад случаю высказать вам то, что давно намеревался сказать. Вы знаете, какие отношения существовали между мной и вашей супругой; когда вы с ней встретились, мы были помолвлены; я знал ее ребенком и любил ее, а как любил — об этом говорить не стану, потому что характеры и взгляды на вещи у нас разные, и вряд ли вы это поймете, если даже я вам стану объяснять. Когда мы расстались с ней, единственным моим желанием было видеть ее счастливой; ни обиды, ни злобы я к ней не имел, даже к вам я не испытывал неприязни, пока думал, что вы действительно ее любите. Мне казалось, что есть такое непреодолимое влечение сердца, за которое винить кого бы то ни было, тем более гневаться — безрассудно и несправедливо. В моем добром расположении вы имели возможность убедиться не однажды, я вас не избегал, а, наоборот, старался поддерживать с вами приятельские отношения. Но как только я убедился, что ваши чувства к женщине, которая некогда была моей невестой, надеждой моей души, вовсе не любовь, а лишь минутная прихоть, случайное влечение, в жертву которому вы безрассудно принесли ее жизнь; когда я узнал, что вы оставляете ее, причиняете ей боль, не вызванную с ее стороны никакой виною, — с тех пор, пан Снопинский, мое отношение к вам изменилось. Я сказал, что я вам не друг, дружеские чувства я могу испытывать лишь к тем людям, которых уважаю, а вас я уважать не могу, хотя искренне к этому стремился…

Александр, вспыхнув, сердито прервал:

— Вы сказали, что вы не вправе вмешиваться в чужие семейные и несемейные дела, а между тем…