В провинции

Юрист встал, застегнул сюртук на все пуговицы и коротко ответил:

— Увы, ничего.

Прекрасная вдова самым недвусмысленным образом кивнула ему, поверенный откланялся и оставил ее одну.

В тот день пани Карлич долго молилась перед образом, потом написала письма в некоторые места, славные чудесами, с просьбой помолиться за нее. Изменилась она до неузнаваемости — погрустнела, посерьезнела, о чем-то часто задумывалась, и все чаще на ее опечаленном лице появлялось выражение твердой решимости. Когда через неделю поверенный пришел узнать, каковы будут дальнейшие распоряжения, и попросил уплатить ему гонорар, пани Карлич вежливо, но надменно ответила, чтобы он повременил, ибо она не думает отказываться от его услуг и месяца через два-три расплатится со всеми долгами. Поверенный, пряча улыбку, удалился и в тот же день объявил управляющему Песочной:

— Скоро в Песочной будет хозяин!

— Каким это образом? — удивился управляющий.

— Пани Карлич выйдет замуж.

Спустя несколько недель перед усадьбой в Песочной остановилась великолепная карета, запряженная великолепными лошадьми, с лакеями в великолепных ливреях. Судя по сундукам на запятках, карета прибыла издалека.

Этот красивый экипаж не впервые приезжал в усадьбу пани Карлич. А за последний год его видели здесь довольно часто; принадлежал он пану Каликсту К. из соседнего уезда, что в двадцати милях от Песочной. Пан Каликст К. — сорокалетний представительный мужчина с бледным и важным лицом, светлыми волосами, уже слегка поредевшими спереди, с большими голубыми глазами, обычно тусклыми и бесстрастными, но временами вспыхивающими огнем и выразительными, — был обладателем знатного имени и весьма солидного капитала в два миллиона злотых.

Он знал пани Карлич давно, встречался с ней то в Италии, то в Париже, тут и там предлагал ей руку и сердце, тут и там неизменно получал отказ, но не падал духом, не кончал жизнь самоубийством и не считал свое дело проигранным. Узнав, что пани Карлич поселилась в Песочной, он дважды наведывался, чтобы сделать предложение, дважды получил отказ, но это отнюдь не помешало ему быть частым гостем в доме вдовы и всем своим видом выказывать неизменность своих намерений. Постоянство чувств пана Каликста к пани Карлич было своего рода психологическим феноменом и вскоре стало притчей во языцех того круга, где он вращался; над ним слегка подтрунивали, ему удивлялись, но он не обращал внимания на насмешки и говорил ближайшим друзьям: «Поживем — увидим!»

Недели через две после злополучного разговора с поверенным, увидев в окно подъехавшую карету, пани Карлич залилась краской, бросилась к зеркалу и окинула себя быстрым взглядом. На ней было дорогое темное и, как обычно, длинное платье со шлейфом, косы были уложены надо лбом короной и заколоты двумя жемчужными шпильками; черная кружевная мантилья живописными складками падала на платье. Пани Карлич выглядела восхитительно, и пан Каликст, по-светски церемонно здороваясь с ней, сильнее, чем следовало, пожал ей руку и дольше, чем позволяло приличие, задержал взор своих бледно-голубых глаз на ее лице. Обедать сели вместе с двумя компаньонками хозяйки, и разговор за столом шел общий, пани Карлич сыпала остротами и была в ударе. После обеда прекрасная вдова направилась в будуар, давая тем знать компаньонкам, что она желает остаться с гостем наедине, и обе барышни тут же удалились в свои комнаты. Пан Каликст, закурив сигару, устроился в кресле напротив предмета своих долгих воздыханий и бесстрастно смотрел, как та поигрывает кружевами своей мантильи; вид его отнюдь не свидетельствовал о намерении начать важный разговор. Молчание затянулось, наконец пани Карлич подняла взор и не то печально, не то насмешливо улыбнулась, потом, глядя на гостя, сказала:

— Я устала от разговоров, хочется помолчать. Может, вы мне скажете что-нибудь? Неужели нечего?

Пан Каликст выпустил изо рта струйку сизого дыма и, стряхивая пепел сигары в серебряную пепельницу, не спеша проговорил:

— Разумеется, могу сказать, а вернее, повторить то, что я уже не раз имел честь говорить вам, но, к сожалению, всегда безуспешно. Я прошу вашей руки и предлагаю вам свое имя, свое состояние и свою любовь, такую постоянную, что ей позавидовал бы любой средневековый рыцарь, будь то сам Аладдин.

Сказав это, он слегка поклонился и снова поднес сигару ко рту. Пани Карлич залилась неудержимым смехом.

— Буду отвечать по пунктам, — сказала она. — Пункт первый: будь у меня фонарь Диогена, я дала бы обет ходить по свету до конца дней своих, пока не найду другого такого оригинала, как вы; пункт второй: я обожаю все средневековое и, желая сохранить верность этому чувству, вознаграждаю ваше рыцарское постоянство и соглашаюсь стать вашей женой.