В полночь упадет звезда

Олег оглянулся, давая понять, что чужой отрок уж слишком долго беседует с его дочерью. Брюнхильд немедленно подошла к отцу. Все так же улыбаясь, она заметила, что отец ее невесел: между бровей его появилась тревожная морщина, незаметная ему самому. Учтивый Благодан сын Семигостев за эти мгновения стал в его глазах если не врагом, то человеком опасным. Знатный родом, храбрый в бою, удачливый – он обладал всеми качествами, нужными для вождя и князя. А его внимание к Брюнхильд ясно показывало: он понимает, какой последний шаг отделяет его от надежд на княжий стол. В глазах Семигостя Олег улавливал ту же самую мысль. Владыка Троеславля держался спокойно, сдержанно, будто ничего такого у него и в мыслях нет, но Олег не зря носил свое прозвище: как на ладони он видел, что эта учтивость, нарядный кафтан с узорным шелком, дорогой дар для Брюнхильд складываются в попытку прощупать почву для сватовства. Взяв с собой в гощение дочь вместо сына, Олег сам широко распахнул ворота для подобных надежд: он как будто показал, что его наследница – Брюнхильд. Троеславль – первый на его нынешнем пути, где живут достаточно высокородные люди, чтобы лелеять такие замыслы. То же самое будет и в Любече, и в Чернигове, и в Переяславле, и еще кое-где.

Но Олег ведь затем и повез Брюнхильд с собой, чтобы тайные помыслы вышли наружу. Однако, как ни привык Хельги Хитрый прикидывать, чего могут хотеть те или иные люди, убедиться, что поляне и впрямь уже почти видят его стол пустым и свободным, было так неприятно, что защемило в груди. Ведь Рагнар жив! Он еще может выздороветь и окрепнуть, когда подрастет, так бывает со многими отроками. Дело было не в Рагнаровой хвори. Его, Олега Вещего, сочли утратившим удачу, а уж это повлечет за собой потерю всего – детей, власти, чести.

Прием даров продолжался обычным порядком: сначала старейшины сдают хлеб и прочее, князь осматривает, тиуны принимают и уносят в клети. Потом подошли молодухи с «княжьими сорочками». Горыне давно надоело топтаться на спиной Брюнхильд, но Олег все так же улыбался, с поцелуем передавая молодухам благословение на рождение многочисленного потомства. Да он и сам бы мог тому способствовать, подумалось Горыне: вон как светятся смарагдовые глаза Олега, как смущаются от его улыбки молодухи. Он еще далеко не старик и весьма хорош собой как мужчина. У тех, древних князей, что имели по триста жен, и сыновей бывало довольно – человек по двенадцать. Им не приходилось беспокоиться за судьбу наследства, что могло остаться без наследников.

Брюнхильд приветливо улыбалась молодым женщинам, приглашая посидеть с нею, пока отцы заняты своим. По князю и его дочери было вовсе не заметно, что их утомляет необходимость в каждом городке заново проделывать все те же дела и обряды. Олеговы «берсерки» с теми же грозно-каменными лицами стригли глазами по толпе и крышам, и Горыня так же пристально следила за всяким, кто находился перед Брюнхильд. Поймав взгляд Зяблицы, подмигнула ей на Благодана, и та понимающе кивнула…

* * *

Привели рыжего бычка, мужчины отправились в святилище приносить жертву. Потом расселись за столы в одной из двух длинных обчин, ожидая, пока мясо сварится в больших котлах. Прежде чем сесть, Семигость сам разжег небольшой огонь на жертвеннике перед чурами и положил в него кусок хлеба и кусочек мяса. Самый большой чур звался Троеслав и изображал прародителя здешних жителей; два других были поставлены в память его жены и брата, от которого пошла младшая ветвь рода, и ради такого события боярыня, Мировита, нарядила чуры в особые шапки и платок.

Хозяйка, Семигостева жена, управляла челядью, носившей пока угощение попроще: хлеб, сыр, сало, квашеную капусту, соленые грибы. Заметив ее ярко-синие глаза, – от нее их унаследовал Благодан, – Олег, как и в прежние годы, подумал: видно, когда-то давным-давно Семигость за эти глаза и выбрал ее из девичьего круга у воды, когда они сияли из-под пышного венка ярче барвинков…

– Живита! – окликнул Семигость одну из девушек, подошедших к почетному концу стола с блюдом печеных яиц и копченой рыбы. Олег мельком отметил, что блюдо – сарацинское, белое, с узором из непонятных черных значков. – Постой-ка.

Девушка остановилась, смущаясь и в то же время пытаясь сдержать довольную улыбку. Ей было лет четырнадцать: уже не недоросточек, но и до полного расцвета ей оставалось пару лет подрасти. Однако русая коса и сейчас была хороша, а свежее личико привлекало взгляд, как ягодка в листве. Красная полосатая плахта, белая вздевалка, обшитая шелком, такой же узорный шелк на очелье, серебряные колечки по сторонам лица с нанизанными голубыми бусинами, десяток стеклянных бус на шее делали ее нарядной и яркой. По лицу с крупными, в отца, чертами было видно, что нравом девушка бойка, и лишь почтительность заставляет ее хранить скромный и важный вид.

– Твоя дочь? – догадался Олег, окинув взглядом ее богатый наряд и карие глаза, в которых угадывалось сходство с Семигостем.

– Младшая. За последнее лето как вытянулась, а? С мать уже ростом.