В полночь упадет звезда

Горыня в изумлении оглядывалась: лица кругом повеселели, будто люди нашли долгожданную разгадку, выход.

– Но он правда волот? – Изумленная Горыня встала и шагнула к Радоведу. – Как я?

– Еще больше!

– Не может быть! – в волнении воскликнула она.

– Верь мне! Он тебя на… – Радовед взглянул на свою ладонь, потом на голову Горыни, – на ладонь будет выше. Вот мне чтоб ясного дня не видать! Правда, Стоянушка?

– Правда!

– Где же вы его видели?

– В Войтимиле и видели. Как в гощение приезжает, мы все туда с ним пировать ездим, как спокону водится. В этот раз приедет… тебя с собой возьмем! – хмыкнул Стоян и подмигнул.

Яворина молчала, на лице у нее отражались колебания. Мысль о том, что Горыне место скорее рядом с другим истинным волотом, казалась ей здравой, но необходимость выставить перед всем родом бужанским этакое чудо смущала.

– Но я слыхала… князь у вас из русов? – вспомнила Горыня.

– Из русов он, – подтвердил Стоян. – И в дружине у него русов много – там, в Плеснецке.

– И как же я могу быть ему сродни? Мы нашего корня, лужского.

– Может, он знает! – сказал Радовед, убежденный, что князь обо всем на свете знает больше простых людей.

– А может, – глубокомысленно добавил Стоян, – он еще и обрадуется!

* * *

С этого вечера Горыня утратила покой. Немало чудес она успела повидать, но самым большим и важным чудом стала надежда найти еще одного такого же, как она. От волнения она едва смогла заснуть ночью. Сердце ее летело куда-то вдаль, туда, где среди обычных людей жил еще один настоящий волот. Но это несомненно было правдой: все мужчины и многие отроки, ездившие на жертвенные пиры в Войтимиль, видели князя Амунда своими глазами и теперь сами удивлялись, почему при виде Горыни не вспомнили о нем.

По их рассказам, князь Амунд был человеком не старым, хотя и не юнцом – на несколько лет постарше Здравита-младшего. Женился он молодым, как все отроки, и было это лет десять назад. Тогда еще был жив его отец, князь Вальстен; когда через несколько лет тот умер, княгиня Вальда один раз объезжала землю Бужанскую вместе с мужем, и ее тоже видели – это была женщина обычного роста, мужу примерно по локоть, приятная на вид и приветливая. О том, чтобы у них родились дети, никто разговоров не слышал. Горыня очень хотела знать, почему князь Амунд такой огромный – у него в роду были волоты? Может, род его вовсе не русский, а с гор Угорских? Но нет – все помнили князя Вальстена, и он был человеком самого обычного роста. Значит, Амунд был для своего рода таким же несуразным чудом, как Горыня для своего. Но ему повезло родиться мужчиной, да еще и князем. С двенадцати лет – пока он был еще почти обычным мальчиком, хоть и крупным, – он ездил с отцом в гощение и на глазах у всего племени бужанского подрастал от зимы к зиме, все выше и выше. Поначалу все радовались и гордились, что княжич в двенадцать лет – как шестнадцатилетний, в тринадцать – как в восемнадцать. Но к восемнадцати годам его уже и сравнить стало не с кем. Теперь о его мощи ходили предания.

– Возьмите меня в Войтимиль, – просила Горыня Радоведа и Стояна. – Я хоть погляжу, какой он.

Родичи сомневались, но склонны были поддержать ее желание. Девки не ездят никуда, пока их к жениху не повезут, но тут особое дело!

– Князь ведь тебе не жених, – сказала Яворина. – Мы роду не княжьего, да и есть у него жена. Чего же ты от него хочешь?

– Ну… Я у него спрошу… – Горыня и для себя самой затруднилась бы описать свои смутные, но горячие надежды. – Может, он знает, где еще есть волоты…

– А если нигде нет, кроме гор Угорских? Туда пустишься?

– Я бы тогда… хотела при князе остаться. Служить ему. Раз он сам волот, ему такая, как я, не помешает.

– Не слыхала я такого, чтобы девки на службу нанимались! – хмурилась Яворина.

Это было верно, но Горыня убедилась: обычные люди, даже кровная родня, не в силах признать ее своей. А значит, остается искать «своего» в единственном на свете великане, пусть между им и ею кровного родства быть не может. В доме, где хозяин – волот, никто не станет смеяться над ее ростом. Там рост будет не отторгать ее от прочих домочадцев, а роднить с самым главным из них. Ради этой надежды стоило еще раз покинуть дом.

– Да пусть едет! – убеждала свою свекровь тетка Будана, поневоле оказавшаяся Горыниной союзницей. – Ты-то что с нею будешь делать? А у князя, может, ко двору придется, долю свою найдет.

– А князь-то что с нею будет делать? В меньшие жены возьмет?

– И то лучше, чем на весь век у нас на шее засядет, роду на соро́м!

Слышать такие речи было неприятно, но Горыня и сама содрогалась, воображая себя через сорок лет – дряхлым страшилищем с лохматой седой косой, все такую же неловкую пряху, которую родня держит где-то в клети, как чудовище, и стыдливо прячет от чужих глаз.

И все же Яворина колебалась.

– Где же такое видано, чтобы девку из дому отсылать? – говорила она за пряжей. – Как сговорят, тогда везут к жениху, а больше никак. Даже и отрока отослать – чести не прибавит, значит, сами со своим детищем управиться люди не могут или прокормить не способны. Мы, что ли, кого из своих не прокормим?