В полночь упадет звезда

– Бабка моя, как в путь меня снаряжала, велела идти к ее родне. К чему мне твоим сестрам на шею садиться, когда у меня кровная родня есть. «Старый вуй» и вся чадь его.

– Не приживешься ты в той чади! – с жалостью ответила Затея.

– Почему это? – Горыня с вызовом взглянула на нее, но в груди похолодело от уверенности в голосе Затеи.

– Проклятье на тебе! – прошептала Затея, наклонившись к ней через стол, хотя они были здесь только вдвоем. – Знаешь, откуда самые сильные чародейки берутся?

– Откуда? – с опаской спросила Горыня.

– Из тех дочерей, что своими родителями прокляты!

– Я не проклята! – воскликнула оскорбленная Горыня и чуть не вскочила, но вспомнила, что это отцов поминальный стол.

– Твоя мать умерла, когда тебя рожала – это ли счастье? Зима твоя восемнадцатая кончается, а кто тебя замуж взял? Чуют люди, злой судьбы опасаются.

Горыне вспомнился сбежавший жених – Нечай ее попрекал этим. Сам предпочел уйти в чужие люди, лишь бы не связываться с нею…

– И тот парень, – Затея хитро прищурилась, будто насквозь видела ее мысли, – что ты прямо на павечернице кулаком насмерть убила. Отчего тебя родной отец решил в Волынь свезти да в челядь продать? Это ли не проклятье? Поди к той родне бабкиной – и она не за тридевять земель, раньше или позже и дотуда дойдут вести. Не будет тебе там доброй жизни с такой долей.

– Вовсе не кулаком… – прошептала Горыня, в растерянности от того, что Затея, оказывается, так много знает.

Откуда? Наворожила? Куды невидимые нашептали? Вспомнилось, как в первый день, пока Ракитан был еще в себе, Затея кормила его толокном, поила зельями, хлопотала. А Горыня не всегда сидела в избе. Отец мог ей рассказать. Он ведь был и по-своему хитер, и прост, как дитя: ища сочувствия, поверил Затеиным ласковым речам, льстивым глазам, и рассказал ей всю повесть о неудалой своей дочери.

– Не будет тебе жизни в той родне! – внушала ей Затея. – А у нас – иное дело. Мы сами не очень-то счастливые, – она вздохнула и подперла щеку рукой; Горыня взглянула ей в глаза и увидела в них, чуть ли не впервые, искреннее чувство – печаль и тоску. – Мне самой от роду счастья не было. И у меня ведь мать умерла, пока я еще и косу не плела, да мой отец был не чета твоему. Твой-то тебя одну лелеял, а мой через месяц новую жену привел! Ох и приняла я горя от мачехи! Что ни год – у нее дитя, а я их ночами качай, пеленки стирай, следи за ними! Мне десяти лет не было, меня уже зимой на прорубь гоняли их пелены и сорочки замаранные стирать! А кормили – кусочек хлебушка, с мою ладошку, дадут на весь день, и живи как знаешь! Летом хорошо – кореньев можно набрать, рогоза, сныти, заболони сосновой, высушишь тайком на солнышке, истолчешь, водой разведешь – вроде и сыта. Зимой худо мне приходилось. Да и мачеха все шпыняла меня – боялась, объем ее воронят. Померла она, своя же злоба ее удавила – а пеняли на меня, болтали, я ее извела, черным глазом сгубила… Хорошо, нашлась одна добрая душа…

Затея осеклась, и Горыня снова насторожилась. До этого она было пожалела Затею, порадовалась, что хоть от мачехи отец ее саму избавил – хоть и не ради любви к дочери, а из опасений новой неудачи.

– И сестре моей, Добронравушке, не легче пришлось, – Затея перешла на другое. – В девках было ей веселое житье, самая красивая была и бойкая, а как замуж вышла, тут и узнала горе! Не муж у нее, а лютый волк, никакой воли ей не дает, со двора не выйди, слова не скажи… Работой тяжкой морит с утра до ночи! Что не так – бьет нещадно! И решили мы – пойдем жить к старшей нашей сестре, Лунавушке. Теперь и настала пора. Пойдешь с нами – будешь счастливо жить, уж мы тебя не обидим, былым горем не попрекнем.

Горыня только вздохнула, не отвечая. На уме у нее был вопрос: откуда у Затеи эти две сестры? Только что же рассказывала про свое сиротское бытье. Дети от мачехи младше нее, а она себя называла младшей из трех – может, это дочери ее родной матери? И когда она горе горевала, они уже были замужем?

В мыслях была путаница. Перед глазами еще стоял огонь отцовой крады, от волос и одежды веяло запахом смертной гари. Требовалось время, чтобы разобраться, есть ли у нее еще надежда на место среди людей.

– Ну, не спеши, отдыхай! – Затея встала и по-матерински погладила ее по голове. – Утро вечера удалее, завтра еще потолкуем. Выпей вот нивяницы и спать ложись.

Она вынула из печи один из тех небольших самолепных горшочков, в каких заваривала зелья. К запаху и вкусу бледно-желтого отвара нивяницы примешивался еще какой-то, незнакомый, но Горыня сейчас хотела одного: заснуть и обо всем забыть, хоть немного отдохнуть от горя, тоски и неизвестности.

– Ложись на лавку, – Затея сама раскатала ей два постельника на том месте, где еще утром лежало тело Ракитана. – Отдохни как следует, будет тебе на полу-то ютиться.