В партизанах

«.Мы, мадам Адамович, должны сделать у вас обыск!»

Из спальни чей-то голос слышим и наступившую в соседней комнате («зале») страшную немоту. А в руках у нас - у меня, у Жени, у Сониного Пети - листовки. На белорусском языке стишата Кандрата Крапивы -довольно-таки дурацкие - про «паломанную вось» (сломанную ось): Берлин - Рим, фюрер - дуче, но мы только что веселились, читая их. Сунули их под матрац, страшную, смертельную улику, и вышли на тот голос и наступившую в соседней комнате тишину. В дверях, ведущих в кухню, застыл немец с винтовкой на плече, посреди «залы» стоит Гузиков, полицай в кожаном пальто и летчицком шлеме на голове, а перед ним наша мама. Сказал про обыск, а теперь смотрит на Казика Потоцкого (он нас поджидал, собирались вместе идти на работу - шоссе ремонтируем для немцев и этим спасаемся от высылки в Германию). Казик бледен не меньше, чем хозяйка дома. И видно, не зря, полицай подчеркнуто недружелюбно его спрашивает:

- А вы, товарищ Потоцкий, что здесь?

Казалось, что гитара, а коленки его, ударившись о стол, когда он подхватывался, дребезжаще загудели. (Что погнало старуху, его мать доносить: давняя бабья неприязнь к «подсуседям», подогретая подозрением, что ее сына хотят «опутать», женить на «разведенке» с дитем - Казик действительно скучно изображал ухаживания за маминой сестрой Зиной, - неужто это?)

Яйцеголовый от летчицкого шлема полицай не торопится с делом, ему приятно ощущать всю значимость своей роли и своего положения. Говорит уже нам троим, появившимся из спальни:

- Ваш товарищ по работе сообщил, что у вас имеется оружие, листовки. Я должен произвести обыск.

Нога его, сапог в трех метрах от кровати, от плетеной бельевой корзины (на высокой кровати сидит Соня с годовалой Галкой, похоже, что даже ребеночек онемел). В корзине, я знаю, две гранаты-«лимонки» (вчера Петя положил, а ночью собирался унести - сделал ли?).

Мама лишь под утро вернулась из лесу, с Мишей Коваленко ходила на встречу с партизанами, носила медикаменты. Миша - прямое начальство Гузикова, помощник начальника полиции. Вот так все переплетено, но что-то упустил наш Миша, донос прошел, проскользнул мимо него. И вообще год жизни на самом виду у довольно-таки доверчивых немцев, все-таки удачливо-благополучный, всех сделал излишне беспечными. Как не поддаться было и маме? Хотя она не раз и себя, и нас, а Петю особенно пыталась вернуть к грозящим опасностям: «Вам все игрушки!»

* * *

И вот грянул гром - не над крышей, а под крышей нашего дома.

Заговорила мама. Это были почти бессмысленные слова, ничего вроде не значащие в столь грозной ситуации, но пока они звучат, Гузиков стоит и слушает и ничего не предпринимает. А мама говорит, говорит, как бы сама до конца не веря в ужас случившегося (вот она, та минута!).

Вылетают слова о том, что кому-то завидно, что мы, такой семьей, не дохнем с голоду и что был бы дома Михаил Иосифович, может быть, постеснялись бы, он столько для всех делал.

Я смотрел на маму так, как смотрел в детстве, испепеляемый ознобом болезни: она спасет, она всегда спасала, она не может не спасти!

Но вот мама замолкла. Мы стоим обреченно, на пороге истукан-немец, а среди комнаты человек, от которого все зависит: сейчас сдвинется с места, и все покатится к страшному концу. А мама молчит. Почему, почему она молчит?

И тут она вдруг упала на стул, руками, локтями на стол и зарыдала. Страшно и безнадежно. Как же она рыдала! Женя подошел, взял ее за плечи:

- Не надо! Мама, ну, не надо!

Что не надо? Что надо, не надо? Я готов был оттолкнуть брата. Только мама знает, что теперь надо, что может спасти.

Она плакала искренне, искреннее не бывает, но в то же время она знала, что слезы ее и должны быть искренние. (Когда все кончится, она воскликнет: «Господи, как я только выдержала!») Удивительно ли, что не устоял бедный Гузиков? Он, кажется, этого не ожидал, не готов был к тому, что вот так рыдать будет перед ним жена доктора. И он вдруг сказал:

- Да, от Гузикова зависит, мадам Адамович. Я не стану наносить оскорбление семье доктора. Только надо лучше друзей выбирать. (И кажется, посмотрел на диван, откуда только что согнал Казика Потоцкого.)

Что, если бы этот человек (тут уже не наши, а его интересы, судьба) мог знать, что, не обыскав наш дом и не погубив тем самым нашу семью, он готовил, приблизил страшное уже для него самого событие? Через полгода большинство глушанских подпольщиков ушли в лес, к партизанам, и в эту же ночь с 3 на 4 марта 1943 года партизаны увели с собой, выкрав у немцев из-под носа (как зимой волки собаку выкрадывают от самого порога хозяина) всю полицию. Подготовил это, конечно, Миша Коваленко и его группа в самой полиции - они в ту ночь все стояли в карауле, и остальных двадцати трех полицейских взяли «тепленьких», сонных. Когда их вели через лес, Гузикова зарезал партизан (алтаец, сам из власовцев) Федя Злобин: ему сказали, что именно этот полицай убил его друга Никиту Храпко, и кожанка на нем Никиты, и десятизарядка была у него Никитова.