В партизанах

- Чего от врагов ждать, - запричитала женщина, - от чужих, если свои вон что с людьми вытворяли?..

В этот вечер мама была сама не своя. Что-то происходило в ней, видимо, многое решившее на будущее. Не знаю, что она видела за тем, что продолжалось, проходило, не кончаясь - у нас у всех перед глазами. Своих родителей, сестренок, в дальнюю ссылку гонимых. Или в такой вот процессии полутрупов - нашего отца, слухи были, что видели и его в плену. (Даже что повесили его в Могилеве за то, что отравил немецких офицеров. Мама ходила в Дойничево к человеку, который будто бы видел это, оказалось, ничего он такого не видел и не рассказывал.)

Чего наверняка не знала наша мама, так это того, что ей придется разыскивать Женю уже в наших лагерях военнопленных, освобожденных из немецких лагерей.

Уверен в одном: с этого дня, с этого вечера она за нас бояться стала еще больше, но уже по-другому. Что-то вошло в нее, появилось -сильнее и властнее даже боязни, страха за семью.

Я же именно в этот день 7 ноября 1941 года бежал, не думая, куда бегу, через свой огород к зданию школы, держа в руке невесомый крестик, которым мама хотела вернуть нас Богу, и не первый на земле упрекал кого-то там: раз ты такой, тогда ничего от тебя не надо! А когда швырнул от себя крестик, не ощутив никакого освобождения руки от тяжести, возможно, понял: вину свою не отшвырнул, ее не отбросишь, будешь всегда носить в себе. Ведь это из-за меня убили человека!

То, что мама, как тогда говорили, «связана» с окруженцами, а позже - с партизанами, мы с братом об этом знали. И что ей там, в деревнях или в лесу (ходила туда как бы менять вещи на продукты), дают деньги, мед, сало, а она все это возит в Бобруйск, чтобы обменять на аптечном складе на «перевязочные материалы», на драгоценный стрептоцид. От нас не скрывала этого с самого начала, с лета 41-го. Видимо, понимая: если что, расплачиваться всем, а потому, сама, может, того не сознавая, искала и получала от нас согласие. Конечно, самое бурное и радостное согласие. Но вряд ли это ее успокаивало или утешало. «Ничего вы не понимаете, вам все это игра!» - такая была реакция ее на наш энтузиазм.

А в Глуше немцы устроили лагерь военнопленных. Сразу за поселком напротив электростанции и бани. Огороженный двумя рядами колючей проволоки, заметно расширяющийся в разнозначащие две стороны: аккуратные постройки для немецкой и «добровольческой» охраны и рвы-могилы позади погребов-землянок у леса. Пленных гоняли ремонтировать асфальтку, заготавливать лес, расчищая вдоль дороги «полосу безопасности», привычным для Глуши становился цвет плена -наши шинели, в ржавых пропалинах, с отгоревшими полами. Пилотки натянуты на уши. В лагере было много лошадей, но тяжеленные бочки с каменно-ледяной водой возили на людях: вцепившись в оглобли, в грядки, подталкивая телегу, волокли обмерзшие бочки, а ледяная вода, выплескиваясь, окатывала их от плеч до ног, да еще конвоир подбегал и бил прикладом за то, что рывками тащат. Били немцы, били «добровольцы», сами из вчерашних пленных.

И вдруг что-то произошло - не в Глуше, а где-то - пленных, как били на каждом шагу, так и продолжали бить, по-прежнему морили голодом, каждый день трупы закапывали у леса, но почему-то стали приводить в медпункт и аптеку - лечить. Вроде был какой-то протест Молотова, заявление союзников, Красного Креста - и вот результат. По вторникам человек 50-60 пригоняли к зданию аптеки, где в задних двух комнатках Эдик Витковский разместил глушанский медпункт, по нескольку пленных сначала запускали к нему через задние сени, затем с рецептами они шли в аптеку через парадную застекленную верандочку. Все в строгом порядке, хотя для истощившей этих людей болезни нужен был главный рецепт и основное лекарство - еда. Мама со своими помощницами -худенькой тихоней Франей и веселой толстушкой Ниной, - когда первый раз неожиданно привели голодных людей, с ног сбились, собирая в «материальной» и на кухне все, что можно съесть, чем можно поддержать силы человека: глюкозу, какие-то свои запасы еды.

К следующему вторнику в аптеке было уже побольше нужных «лекарств». Мы затащили туда все, что могли взять у себя дома: сыр, молоко, хлеб. Специально мама и бабушка наварили картошки, каши. И мамины помощницы что-то принесли. Но само так получилось, что ко вторнику в аптеку глушане, а то и деревенские начали сносить, что у кого имелось, дело приобрело совсем другой размах.