В ожидании Годо

Стекольщик. Нужны веские доводы, черт возьми! Зачем ему было рвать с прошлым? А жить в убогости и нищете? Зачем, в конце концов, понадобилось умирать? Нужны резоны. А что, резоны были даже у Иисуса Христа. Каждый поступок вашего протеже должен быть более или менее понятен. Иначе место ему – на свалке. И нам вместе с ним. Или вы считаете, что нас с вами окружают одни эстеты?

Доктор Пьюк. Нет, я определенно…

Стекольщик. Поймите, в том, что с ним происходит, смысла нет ни на грош. Вот мы и должны ему помочь найти какое-нибудь оправдание. Иначе остается только опустить занавес.

Доктор Пьюк. И что? Не вижу ничего страшного в том, что занавес опустится на нонсенсе. Так оно, кстати, чаще всего и происходит. Впрочем, я понимаю, для вас не это главное. Так что не буду настаивать, просто попытаюсь вам ответить. Вы хотите во что бы то ни стало подыскать оправдание этому бессмысленному существованию, дабы, по вашему собственному выражению, примирить и того, кто с ним смирился, и тех, кого оно приводит в отчаяние. Примерно так? Отлично. То же самое пытаюсь сделать и я, дав ему возможность пойти до конца в отрицании жизни самым подходящим и самым безболезненным способом из всех имеющихся в наличии. Ведь речь идет именно об отрицании жизни, если я правильно понял?

Стекольщик. Да. Но вы рассуждаете как последняя свинья.

Доктор Пьюк. Это чтобы вам было понятнее. Итак. Я ему предлагаю (похлопывает себя по жилетному карману) мою конфетку. Он отказывается. Ладно. Почему? Какая разница, он просто хочет жить. И этого достаточно. Вот оно – объяснение. Несколько туманное, если угодно, но достаточное. И что все скажут, если занять вашу позицию? «Несчастный юноша! Один на один со смертью! Буквально на краю могилы! Какое счастье, он снова с нами!» И ничего более, можете мне поверить. Теперь предположим, он соглашается. Что это значит? Ему все осточертело. Почему? Какая разница, он просто хочет умереть. И этого тоже достаточно. И все ясно. Зато как ярко! Жизнь его так придавила, что он решил поставить на ней крест. Понятно даже ребенку. Слава Богу, живем не при Третьей республике, так что нечего ссылаться на язвы прошлого. Вот и все. Проще не бывает. (Ольге.) Вы идете?

Стекольщик. Как у вас, однако, все просто получается!

Доктор Пьюк. Природа тяготеет либо к черному, либо к белому. Другие цвета – отклонение от нормы. (Щелкает пальцами, как фокусник, которому удался сложный трюк.)

Ольга. А если вы его здесь не застанете?

Доктор Пьюк. Ну не здесь, так где-нибудь еще.

Ольга. Да он вас на порог не пустит! И слушать не станет! А уж тем более разговаривать!

Доктор Пьюк (со смешком). О, вы меня еще не знаете! (Стекольщику.) До свидания. (Берет Ольгу под руку.)

Стекольщик. Вы зайдете завтра?

Доктор Пьюк (останавливаясь). Чем раньше, тем лучше. (Вынимает блокнот и перелистывает страницы.) Так, что тутунас… сегодня вечером, нет, вечеромязанят… завтра… завтра… завтра с утрау меня похороны… потом завтрак у вдовы… потом оглашение завещания… пожалуй, завтра во второй половине дня, что-нибудь в три, половине четвертого? (Записывает в блокнот.) Годится?

Ольга. Но если его все-таки не будет?

Доктор Пьюк. Вот тогда и посмотрим. Пойдемте. (Стекольщику.) До свидания.

Ольга. До свидания.

Ольга и доктор Пьюк уходят. Тишина. Стекольщик садится на кровать, обхватывает голову руками. Из темноты к нему подходит Мишель.

Мишель (протягивая сандвич). На тебе бутерброд, папа.

Стекольщик (поднимает голову). А, да. (Берет сандвич.) Ты это называешь бутербродом? (Разделяет его на две половинки.) Вот один бутерброд, Мишель. А вот другой. (Соединяет обе половинки.) Ты понял?

Мишель. Да, папа.

Стекольщик (жует). Сандвич – это два бутерброда, сложенные вместе. (Пауза.) Повтори.

Мишель. Сандвич – это два бутерброда, сложенные вместе.

Стекольщик. Правильно. (После некоторого раздумья.) Скажи, Мишель…

Мишель. Что, папа?

Стекольщик. Ты счастлив со мной?

Мишель. Что такое счастлив, папа?

Стекольщик. Тебе сколько лет?

Мишель. Десять, папа.

Стекольщик. Десять. (Пауза.) И ты не знаешь, что такое счастье?

Мишель. Нет, папа.

Стекольщик. Почему?

Мишель. Не знаю, папа.

Стекольщик. Но ведь ты знаешь, когда тебе что-то нравится, когда тебе хорошо, правда?

Мишель. Да, папа.